Джошуа - Микита Франко

беспокойство или… или раздражение. Раньше такого не случалось.

— Отключился — значит, потерял сознание? — уточняет Алия. — Или… или как?

У неё сегодня яркий макияж: красная помада, подведенные веки. Замечаю, потому что сижу на диване: мне непривычно смотреть на неё вот так, глаза в глаза. Но лежать не хочется, я слишком обеспокоен, чтобы лежать.

— Не думаю, — отвечаю. — Мне не было плохо. Я этого не помню. Это не обморок, никто не заметил, и когда я пришел в себя, я… сидел.

— Сидели, — то ли спрашивает, то ли просто повторяет она.

Киваю:

— Сидел за своим столом, в кабинете.

— А до этого? Перед тем, как отключились?

Пытаюсь вспомнить. Кажется, я шел по коридору, позвонила мама… Проговариваю это вслух, а Алия снова повторяет:

— Мама.

Каждый раз, когда она так делает, я думаю, что она перебирает в уме типичные психологические зацепки: «Мама. У него проблемы с матерью. Очевидно, что он избегает матери, поэтому падает в обморок от её звонков».

Только это чушь. Мама не причём.

Но Алия психоаналитик, а для них святое — зацепиться за мать.

Она спрашивает:

— А какое ваше первое воспоминание о матери?

Я начинаю злиться:

— Причём здесь моя мать? У меня провалы в памяти.

Алия пожимает плечами:

— Можете не отвечать на этот вопрос, это ваше право.

И, хотя она так говорит, мыслительный процесс в моей голове уже запущен: я начинаю вспоминать какое же. Кажется, клей-момент и её любимое платье.

— Помню, как сидел в своей комнате и мечтал сбежать из дома, — проговариваю я. — Представлял, как меня будут искать с полицией, но никогда не найдут, потому что я на попутках доберусь до Америки, и поселюсь там. Под другим именем. И мама всю жизнь будет жалеть о наших отношениях, но мы никогда больше не встретимся. Представлял, как она придёт на передачу вроде «Жди меня», и телевизионщики станут разыскивать меня по всему миру.

— А что не так с вашими отношениями, что о них нужно было жалеть уже тогда? Кстати, сколько вам было?

Алия умеет из потока бессмыслицы выцепить отдельные слова, чтобы предъявить их мне, будто улики, за которые нужно объясниться. Словно в психотерапии ты постоянно должен искать себе алиби: «Нет, нет, нет, доктор, я этого не совершал». Никак не могу понять, зачем она это делает, или почему выбирает эти слова, а не другие. Но её любимые: мать, отец, детство, отношения, секс и… Джошуа.

Как ни странно — Джошуа.

— Где-то три или четыре года, — отвечаю. — Я испортил клеем её платье, она отлупила меня ремнем, я обиделся. Всё просто.

Почему-то чувствую раздражение: я рассказал забавную историю про мечты о побеге в Америку, а она свела её к клею, платью, побоям, слезам. История про Америку вызывала смех, если я упоминал её на семейных ужинах или с друзьями, но теперь, кажется, я больше не смогу относиться к ней с такой легкостью.

Психотерапия утяжеляет жизнь.

— А отец вас защищал, когда мама поднимала руку?

Я не выдерживаю:

— Слушайте, нам обязательно об этом говорить? Я же сказал, что отключился на работе, что у меня провалы в памяти. Какое отношение случившееся в трёхлетнем возрасте имеет к тому, что со мной сейчас?

Она с интересом смотрит на меня, и я замечаю, что ей хочется улыбнуться, но она сдерживается.

— Вы раздражены, — констатирует она очевидное.

Киваю с показательным раздражением:

— Именно так.

— Вы хотите углубиться в симптоматику? — спрашивает она. — Вы ведь сделали МРТ, проконсультировались с врачами. Для потери памяти нет никаких органических причин.

— Да, но я её теряю!

— И если вы хотите разобраться в причинах, мы должны сотрудничать, — спокойно продолжает она.

Обессиленно выдыхаю. Ясно. Сотрудничаем.

Она смотрит на меня с полуулыбкой, как будто ждёт ответа, но я молчу. Тогда говорит она:

— Если бы вы действительно не видели в этом смысла, вы бы уже перестали ходить. Нашли бы другого терапевта, работающего в другом подходе. Но вы пришли сюда уже в пятый раз, и я делаю вывод, что эти разговоры о детстве почему-то действительно вам важны.

Я молчу. Не знаю почему, но мне кажется, она цепляет что-то внутри меня: как будто на моей душе натянуты струны, как на арфе, она дергает за одну, потом за другую, и играет музыка. Иногда я чувствую наше общение таким — неожиданно осмысленным. Иногда она фальшивит. Иногда ударяет по струнам так, что звук бьёт по ушам. Но иногда, как сейчас, звук становится неожиданно правильным, и я хочу, чтобы она продолжала.

И она продолжает:

— Так ваш отец когда-нибудь вступался за вас?

Я качаю головой.

— Нет. За меня вообще никто никогда не вступался. Может, только Джошуа.

— Джошуа? — слово-триггер для неё. — Перед родителями?

— Нет, конечно нет, — усмехаюсь. — Перед ними он бы не рискнул. А так… В школе, на дзюдо.

— Вас обижали в школе?

Прыскаю:

— Конечно.

— Почему конечно? — не понимает она.

Мне же кажется это очевидным.

— Еще в начальной школе меня дразнили «педиком». Похоже, это всегда было видно. Другие раскусили меня раньше, чем я сам себя раскусил.

— И что же было видно?

— Не знаю, — я с удивлением отмечаю, что говорить становится тяжелее: будто воздух, превращаясь в вату, забивает легкие. Приходится дышать через силу. — Я… был слабым. Мелким. Сушил листья в книгах. Любил мультик про «Непобедимую принцессу Ши-Ру», а он типа девчачий.

— И всё?

— Детям много поводов не нужно.

— А Джошуа… Он разделял ваши интересы?

— Не помню, — честно отвечаю я. — Мне кажется, ему это было неважно.

— А что он сам любил?

Хмурюсь, потом пожимаю плечами. Я совершенно не помню, что мы делали вместе.

То есть, помню про черепашку, но только потому, что он её украл. Помню, как он тыкал ручкой впереди сидящего Гогу, а потом свалил это на меня. Но ещё помню, как рассерженный Гога решил наподдавать мне на перемене, а Джошуа вмешался.

Тогда, охваченный злостью, он влез между мной и одноклассником, со злостью потребовав:

«Отвали, ясно?!»

Гога удивился:

«А ты чё, слабак, разговаривать умеешь?»

«Думаешь, если ты такой огромный, то всех можно задирать?» — дерзко продолжал Джошуа.

«Я могу тебе добавить»

И тогда Джошуа будто двинулся, начал кидаться на Гогу и орать:

«Ну давай, врежь мне! Попробуй! Крутым себя считаешь? Как это круто — драться со слабыми! Попробуй, подерись со мной! Давай!»

Гога оторопел, как от страха, и сильно толкнул Джошуа, он врезался в фруктово-ягодные шкафчики (в началке у каждого был шкафчик с рисунком фрукта или ягоды на дверце). Я был малиной, кстати.