Сними очки, ботаничка - Анастасия Боровик

Увидев меня, они замолкают. Фомин бросает на меня короткий взгляд и уходит, не прощаясь. Витя сразу притягивает меня к себе, обнимает.

— Расскажешь, о чём говорили? — спрашиваю я.

— Нет. Но чтобы ты не переживала — он не собирается делать твоей подруге ничего плохого.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Так же, как уверен, что они сами во всём разберутся. Пошли на горку?

Я киваю. Мы поднимаемся, садимся на двойную ватрушку. Вниз мы летим с моим диким визгом. И в эти несколько секунд полёта, когда вода бьёт в лицо и сердце замирает, я забываю и про Катю, и про Митю, и про Лену со Стрельцовым. Есть только скорость, свист в ушах и мысль: «Смерть так близко, а я так мало успела прочитать!»

— Мира, ты в порядке? Иди ко мне, — Витя помогает мне выбраться из ватрушки.

— Как ощущения? — спрашивает он.

— Я жива, а значит, сегодня мы с тобой читаем труды Вант-Гоффа про осмотическое давление, а для контраста — Менделеева о его химической теории растворов.

Мой парень смотрит на меня проницательным взглядом и качает головой.

Глава 20

В квартире темно. Я бы сказала, что никого нет, если бы не тихое, слезное сопение, разрывающее тишину. Включаю свет и направляюсь в сторону маминой комнаты. Стучу и в ответ не слышу ничего, только сопение становится сдавленным, будто кто-то изо всех сил сдерживается. Гиппократ, отец медицины, когда же закончится этот день? Удивительно, как у меня подолгу ничего не случается, жизнь идет ровно, а в один миг происходит всё и сразу. Видимо, это моя особенность, надо привыкать. Если другие получают информацию постепенно, то на меня всё валится разом.

Я открываю дверь и вхожу в темную комнату. Свет из коридора выхватывает из мрака кровать и маленькую сгорбленную фигурку, лежащую на подушке и уткнувшуюся в нее. Мое тело сжимается от тревоги. Я подскакиваю к маме, не думая. Сажусь рядом и начинаю ее гладить по спине.

— Мамочка, что случилось?

То, что я вижу, бывало и раньше. Она — женщина эмоциональная и может позволить себе заплакать. Но обычно ее слезы были агрессивными: она ругалась, ходила по комнате, что-то сшибая, или кого-то яростно проклинала. Сегодня всё иначе: тишина, шёпот тьмы, одиночество и желание скрыть свою боль. Произошло что-то серьёзное.

— Мамочка, пожалуйста, только не скрывай и не ври, — умоляю я.

Она вытирает глаза, нос и смотрит на меня внимательно, красными от слез глазами.

— Мира, мне надо с тобой поговорить. Разговор будет трудным, — шмыгает носом.

Хочется сказать: «Давай без предисловий, прямо», но что-то подсказывает, что она может закрыться. Судя по моим последним наблюдениям за людьми, когда они хотят открыться, нужно просто молчать и слушать.

— Дело в том, что я рассталась с Ростиславом.

— И ты из-за этого плачешь? — с легкой дрожью пренебрежения в голосе спрашиваю я, но мгновенно кусаю язык. — Извини.

— Нет, не из-за этого. Рассталась я с ним после того, как ты нас увидела вместе. Потому что я наконец поняла, что он не бросит свою жену. По крайней мере, он так часто говорил, что они уже не живут вместе, что между ними ничего нет, и что просто у сына последний год в школе и ему будет тяжело. А у меня дочь — тоже одиннадцатиклассница, я понимала, что это такие переживания, поступление в институт…

— Мам… — вздыхаю я.

— В общем, ты тогда сказала то, что мне надо было понять раньше. Ни от кого он уходить не собирается, никаких проблем нет, просто я поверила в то, чего не существует. И его поведение в отношении тебя было недопустимо, это я тоже понимаю.

— Вообще не понимаю, чем он тебе понравился, — говорю я хмуро.

— Я так долго несла на себе всё одна. Ты не самый легкий ребенок, иногда мне хотелось пойти к врачу и спросить…

Я смотрю на нее, и она, видя мой вопрос во взгляде, продолжает:

— Да, мне всегда хотелось отвести тебя и спросить: «Это нормально, что она такая умная, что отстраненная иногда, витает в своих мыслях?» В первые годы, когда ты не реагировала на меня, я вообще думала, что у тебя умственные нарушения, но потом ты резко заговорила, и я успокоилась…

— Мам…

— В общем, Ростислав всегда решал, он говорил, как будет, и я впервые почувствовала себя женщиной как за каменной стеной. Мне очень хотелось этой опоры. И ещё я всегда хотела, чтобы у тебя был отец… который был бы рядом, не бросал, пример мужчины… Мама снова начинает рыдать, закрывая глаза.

— Ну всё, ладно. Зато ты отлично справилась одна, и я, смотрю, уже выросла, и буду тебе помогать, — говорю я, поглаживая ее по голове.

— Нет, Мира… Ничего этого не будет, потому что… Она начинает говорить, будто задыхаясь.

— Да что случилось?

Она держится и ловит ртом воздух, и я уже пугаюсь, не смертельно ли она больна. В голове начинают прокручиваться все возможные варианты и способы лечения, но мама ошарашивает по-другому.

— Я беременна.

— Это же хорошо! — облегченно вздыхаю я, успокаивая себя, что у нее не рак.

— Хорошо? — с нескрываемым сомнением смотрит она на меня, а я еще раз прокручиваю ее ответ в голове.

— Беременна? Ты? — вскакиваю я с кровати. — А что? А как? Он знает? Или кто отец? Не то чтобы я очень сомневалась.

— Ростислав, — тихо шепчет она, и я плюхаюсь обратно на кровать, закрывая глаза.

— …Он знает… и сказал избавиться от ребенка, — продолжает мама, добивая меня.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что мы его пошлем в... Я замолкаю на секунду, в голове молниеносно прокручивая варианты, и нахожу идеальный. — В высокотемпературный реактор для пиролиза диэтилового эфира. Без погружной кварцевой колбы! — выдыхаю я, представляя, как этот неприятный тип испаряется в никуда.

Мама слабо улыбается.

— Ты в своем репертуаре. Я сказала ему, что избавляюсь от ребенка.

— Нет! Ты не можешь! Так нельзя! — взбешиваюсь я.

— Мирослава…

— Нет, ты в ответе за ребенка! Вы его создали, и