Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

Хотя я и противница того, чтобы заниматься этим наспех, но я просто изнемогаю... Ты мне нужна, как глоток живительного света в начале дня!

— А если кто-нибудь постучится? Или, того хуже, войдёт? — тихонько засмеялась Онирис. — У меня просто сердце разорвётся!

— Нет, нет, с твоим сердечком всё будет хорошо, — дыша в разрез её рубашки на груди, урчала Эллейв. — Я не позволю никому его обидеть или испугать.

Поддаваясь настойчиво-нежной атаке её рук, Онирис опустилась на постель. Её колени раскрылись, впуская жадную ласку горячего рта — подготовительную, распаляющую, предваряющую проникновение древа любви. Они даже не раздевались: Онирис оставалась в рубашке, а Эллейв только расстегнула брюки. Древо мгновенно выросло из крошечной искорки-семечка, вымахало в сильного великана, который пророс во все уголки, опутал сияющими ниточками-нервами и колотящееся сердце, и заполнил своей живой и ласковой кроной всё нутро. А душа Онирис неотвратимо, бесповоротно растворялась в бархатно-чёрных складках обнимающей вселенной, целующей её всеми своими звёздами. Её сердце становилось бокалом, наполненным нежностью, который она дарила Эллейв до последней капли.

Им никто не помешал. Стискивая друг друга в объятиях, они переводили дух, а древо любви медленно таяло, откатывалось, как шелестящая волна прибоя. Затуманенными, хмельными глазами Эллейв любовалась Онирис, горячо дышала, щекоча губами сильно бьющуюся жилку на её шее.

— Как ты, сердечко моё? Всё хорошо?

— Да, — прошелестел выдох Онирис. — Моему сердцу невыносимо сладко...

— Моё бьётся рядом с твоим, — шепнула Эллейв. — Оно — в твоей груди, родная. Только там его место.

Ещё несколько минут они провели в этой неге, пока наконец не раздался стук в дверь. Это Дуннгар звал к завтраку:

— Госпожа Онирис, голубушка! Всё готово, пожалуй за стол. Госпожа Эллейв, тебя это тоже касается.

Эллейв тихонько кашлянула и утопила смешок в плече Онирис.

— Мне казалось, что я проникла в твою комнату незаметно, — прошептала она.

— Дуннгар — всеведущий, — пощекотала её щёку кончиком носа Онирис. — Он знает всё, что делается в каждом уголке. Он — душа этого дома.

Збирдрид со всеми завтракать не стала, только выдула на кухне полкувшина молока с лепёшкой, в которую завернула добрую пригоршню творога с мелко нарубленной зеленью. По её меркам это была весьма скудная трапеза, но настроение наслаждаться пищей основательно и полноценно у неё сейчас отсутствовало, поэтому она лишь бросила желудку подачку, чтоб не докучал урчанием.

Потом она глянула в зеркало, провела рукой по заросшим буйной рыжеватой растительностью щекам. Бритва не касалась их никогда — как Збирдрид купила её в городе, так она и лежала новенькая, не использованная ни разу, завёрнутая в бумагу. Лезвие зеркально сверкало. Збирдрид попробовала его на когте — смертельно острое! Ну понятно, отчего ж ему затупиться, если им ещё не пользовались...

Навыка бритья у Збирдрид не было, но она видела, как матушка иногда занималась удалением своих чёрных с проседью зарослей. Костоправка делала это редко — или по праздникам, или когда хотела побаловать поцелуйной гладкостью щёк нового, свежеиспечённого супруга. Припоминая, что и в каком порядке родительница при этом проделывала, Збирдрид взбила мыльную пену, намочила в горячей воде полотенце и обмотала им лицо на пару минут. Сочтя, что этого достаточно, она его убрала и покрыла пеной свои девственные дебри. Наверно, стоило их сначала подстричь ножницами... Впрочем, ладно — авось, и как-нибудь так получится побрить. Не порезаться бы! А то негоже на людях с израненным лицом появляться.

Лезвие справлялось со своей работой отлично — слизывало волоски своим стальным языком, оставляя после себя гладкую, розовеющую кожу. Збирдрид продвигалась медленно сверху вниз, от скул к подбородку. Мыльная пена, тоже купленная в городе, пахла непривычно и свежо какими-то духами. Запах был приятный, но резковатый. Ошмётки сбритых бакенбард Збирдрид стряхивала на полотенце, обтирая лезвие.

Опасаясь порезаться, она трудилась очень осторожно и медленно. С неё семь потов сошло, прежде чем удалось полностью очистить одну щёку. Та стала розовая и гладкая, кожу слегка пощипывало. На коробочке с мыльным порошком было написано, что он уже содержит смягчающее кожу средство, и дополнительный уход после бритья лицу не требуется.

Завтрак тем временем закончился, и братья понесли на кухню посуду, убирая со стола. Застав там бреющуюся Збирдрид, они были весьма удивлены.

— Ты чего это вдруг решила выскоблиться, Збира? — спросил Ивигред.

— Тебе что за дело? — буркнула она, приступая ко второй щеке.

— Да никакого, — пожал плечами Ивигред.

А Фревигмер, подмигнув и значительно поиграв бровями, высказал догадку:

— Что, опять парней по кустам наяривать намылилась?

— Да иди ты к драмауку в задницу! — огрызнулась Збирдрид. — Не болтай под руку, а то порежусь из-за тебя.

Ещё один брат, Дегвельд, глубокомысленно изрёк:

— Нет, по кустам она и без этого раньше кувыркалась. Тут что-то поважнее наклёвывается.

Фревигмер с Ивигредом переглянулись.

— А-а... Нынче ж Йорлагсдааг! Никак наша Збира остепениться наконец решила? Вот так событие!

Братья принялись за мытьё посуды. Под их смешки и весёлые замечания Збирдрид с каменным лицом, исполненным презрения, закончила очищать вторую щёку. Также она сделала то, чего не задумывала изначально: подстригла ножницами волосы по бокам головы как можно короче — на толщину расчёски, которой она себе помогала. Кажется, так стриглась эта городская нахалка — под расчёску. Только она стригла весь череп кроме косицы на затылке, а Збирдрид проделала это лишь с висками. Оценив гладкость щёк подушечками пальцев, она осталась удовлетворена. Не порезаться она тоже как-то ухитрилась. Недурно для первого раза в жизни... Бритву она ополоснула, насухо вытерла и бережно завернула в ту же самую бумагу, а полотенце, остатки пены в чашке и ошмётки волос оставила.

— Уберётесь тут, — небрежно бросила она братьям через плечо.

Свои обычные рабочие кожаные штаны она сменила на выходные — светло-коричневые, цвета отвара тэи с молоком, тоже весьма широкого покроя. Выудив из сундука новенькую праздничную рубашку, пахнущую травами от жучков-тканеедов, она облачилась в неё, поверх надела приталенную чёрную жилетку с тёмно-серой шёлковой спинкой, повязала шейный платок. Вместо кожаного ремня она перетянула свою узкую и гибкую талию красным кушаком с кисточками, а сапоги начистила до блеска дёгтем, окуная в него щётку на длинной ручке. Её пышная рыжая грива не слишком заметно поредела от стрижки, коса оставалась ещё очень объёмной, и вместо кожаных ремешков она перехватила её в нескольких местах тонкими белыми ленточками. Поворачивая голову из стороны в сторону,