Сними очки, ботаничка - Анастасия Боровик

Кать, только не начинай… — Я вот чего не пойму, — её голос внезапно теряет веселье, в нём проступает обида, — почему ты от меня скрывала? Я ведь тебе всё всегда рассказываю.

Меня сковывает тяжёлое, знакомое чувство вины. Как объяснить то, в чём сама не до конца разобралась?

— Не знаю… Прости, — выдыхаю я. — Наверное, привыкла держать всё в себе, думая, что никому не интересно, что творится у меня внутри. Я не хотела обманывать, я просто... Не думала, что важна для кого-то.

— А сейчас?

Я перевожу взгляд на Витю. Рядом с ним я стала увереннее в себе и впервые по-настоящему почувствовала себя нужной. И моя невидимая стена, за которой я пряталась, начала рушиться.

Клюев что-то спокойно, но настойчиво объясняет Мите, который явно злится, сжимает кулаки, но слушает. Почему это выглядит так серьёзно?

— Мира, ты опять витаешь в облаках? — Катя легонько толкает меня в бок.

— Да я... Просто... Интересно, о чём они говорят? — перескакиваю я с одной мысли на другую.

— О тебе, о ком же ещё, — фыркает она. — Мирка, кто бы мог подумать — два самых популярных парня в школе выясняют отношения из-за тебя. Ленка с ума бы сошла от зависти, вот бы увидеть это её лицо!

Наши взгляды встречаются, и мы одновременно издаём сдавленные смешки — такие же едкие и горьковатые, как и наше недавнее недоразумение. Между нами лопается невидимая плёнка напряжения, что разделяла нас последние месяцы.

Я точно знаю: она меня простила.

Глава 17 Мира во всем мире.

Витя возвращается к нам. Он выглядит уставшим. Берёт меня за руку — его ладонь тёплая и твёрдая. Митя идёт следом, смотрит на меня с тихой грустью, и я снова теряюсь. Что делать? Меня накрывает волна вины. Надеюсь, они не перестанут дружить?

— Катя, прости, — неожиданно говорит Фомин.

— Я? — удивляется та.

— Да, ты. Сказал лишнее.

— Ладно. Но у меня к тебе вопрос насчёт Стрельцова, — оживляется она.

Митя закатывает глаза. Витя подавленно кашляет и говорит мне:

— Пойдём.

— Куда?

— На Кудыкину гору, воровать помидоры, — фыркает недовольно.

— Пока, Мирослава, — смотрит на меня Фомин. — Если что, я от тебя не отказался. Ты ещё можешь подумать.

— Ничего она не может! — вспыхивает Витя, а его друг лишь загадочно ухмыляется.

— Спасибо, Митя. И за разговор тоже, — отвечаю я.

Он кивает и поворачивается к моей подруге:

— Пошли, Кислова, провожу.

— Давай и про Стрельцова расскажешь!

— Твою мать, Клюев, ты мне будешь должен!

— Ладно, Митенька, — усмехается Витя.

Кажется, об одержимости Кати Ванькой знают все. Интересно, к чему всё это приведёт?

***

Мы остаёмся одни.

Витя поправляет воротник моей куртки, застёгивает его выше. Молча смотрит куда-то в сторону, о чём-то думает. Я не выдерживаю и толкаю его в бок.

— Ай! Ты чего?

— Можешь не будешь молчать? Какие у тебя чувства к Кате? И о чём ты говорил с Митей? И вообще, она так сильно тебе понравилась, что ты всем запретил к ней подходить?

— Я никому ничего не запрещал, просто указал, кто мне нравится, и всё, — пожимает он плечами.

— Ты не отрицаешь, значит, и сейчас нравится, да? Поднимаюсь на цыпочки, пытаясь смотреть на него свысока, но всё равно не дотягиваю до его уровня. Приставляю указательный палец примерно между рёбер — там самое болезненное место. — А сейчас?

— Мира, тебе же нравился Дима? Или всё ещё нравится? Заметь, это ты с ним тут сидела, за ручки держалась.

— Если считать, что я одиннадцать лет собирала о нём информацию: предпочтения в еде, одежде, расписание, оценки, игры, книги...

— Так, стоп, забудь, — зло обрывает он. — Если по таким параметрам оценивать, тогда Катя мне и вовсе не нравилась.

— И всё-таки? — не сдаюсь я.

— Она хорошая, — закусывает свои губы, чтобы сдержать смешок.

Хорошая? Сейчас взорвусь. Пытаюсь отодвинуться, но он не отпускает.

— Но люблю я другую. Невыносимую, интересную, забавную, опасную... — наклоняется и целует мою макушку. — Тебя.

— Что?

— Люблю тебя, Мирослава Воскресенская.

— А остальных... Я просто... Как это?

Не могу поверить. Это признание. Что делать? Улыбаться? Говорить что-то? Куда деть руки?

— Нет никаких «остальных». Есть только ты, «Мира во всём мире». Я же сказал.

Пытаюсь прийти в себя, но Витя оглушает меня ещё сильнее.

— Хочу тебя поцеловать.

— Да-да, согласна. Только я... Я изучала теорию. Смотри, задействованы круговые мышцы рта и лицевые... Надо наклонить голову...

— Иди сюда, — перебивает он.

Его губы касаются моих. Сначала мягко, почти несмело. Затем прикосновение становится увереннее, настойчивее. И внутри меня взрывается целая лаборатория: дофамин растекается по венам тёплой волной, а адреналин ударяет в голову, вызывая лёгкое головокружение. Меня охватывает всепоглощающая эйфория. Теряю опору, обнимая его, отвечаю на поцелуй и тону в этом водовороте восхитительных, ярких ощущений.

Витя отрывается от меня, и мы стоим, обнявшись, лбы прижаты друг к другу.

— Хочу... ещё, — я тяну его к себе, и в моем голосе не просьба, а требование.

Следующий поцелуй — уже не нежность. Это чистая, нефильтрованная страсть, борьба за главенство и голод, который невозможно утолить. Его ладони скользят по моей спине, прижимают крепче. Одной рукой он поддерживает меня под лопатками, а другой впивается в косу, отчего светлые волосы больно тянутся у корней.

— Мира... — целует он меня в щёку, и его шёпот обжигает кожу.

Перевожу дух и, глядя в его прекрасные голубые глаза, заявляю:

— Существует больше ста видов поцелуев. Я должна испытать их все.

Снова касаюсь его губ. Внутри всё горит, по телу разливается жар, будто через меня пропускают электрический ток. Каждая клетка вибрирует и поёт. Хочу больше. Хочу чувствовать его везде.

— Ты неугомонная, — смеётся он, запыхавшись. Голос срывается на хрипоту. — Может, хватит?

— Нет. Я ждала этого восемнадцать лет, — твёрдо заявляю я, поправляя сбившиеся очки.

— У тебя губа кровоточит, — аккуратно проводит он большим пальцем по моей надкусанной нижней губе.

— Неважно. Хочу ещё.

Парень внезапно подхватывает меня и, словно пёрышко, закидывает на своё плечо. Мир переворачивается с ног на голову.

— Витя, верни мои губы! Ты много с