Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов

просто так, без раскладушек; отлежавшись, впивались губами в застекленные образа.

На уроке английского, при завуче, я честно ответил: видел нищих. А велено было распространиться на какую-нибудь свободную тему.

У завуча лицемерно округлились глаза:

- Как? Наверное, это просто люди, которые не хотят работать!

Но я упорствовал и получил Три.

- Я думала, все расскажут про наш новый Универсам, а тут... - разочарованно сказала завуч.

Она, между прочим, оставаясь несокрушимо идейным лицом, позволила себе раболепие в присутствии Запада. Приехали к нам какие-то юные отморозки не то из Штатов, не то из Канады. Один распоясался, стянул с себя футболку и подарил музею интернациональной дружбы. Эту футболку он, видимо, носил два месяца, потом съел и снова надел по завершении естественного цикла. Кудахча от восторга, завуч лично, взявши дар двумя пальцами и держа его на вытянутых руках, понесла одежду под стекло.

Это, кстати сказать, как раз происходило в год принятия очередной Конституции, которая даровала мне право восхищаться Универсамом.

Дары данайцев

Написал я про юного иностранца, который подарил нашей школе свою одежду, и задумался. Что еще нам дарили иностранцы? Почему они это делали?

Ведь наше государство, хотя и лезло из кожи, чтобы им угодить, встречало гостей не слишком приветливо. Моя жена одно время подрабатывала экскурсоводом, возила французов по разным замечательным местам. И вот привезла не то в Павловск, не то в Петродворец, а одному неистовому гасконцу давно уже хотелось отлучиться по нужде - так сильно, что он забывал любоваться архитектурой. Наконец его желание сбылось, он скрылся в каком-то шибко общественном домике, а когда вышел, весь до колен был почему-то мокрый, и все твердил, что не забудет никогда, что такого он не видел даже в развивающихся странах.

Несмотря на это, иностранцы очень часто считают себя обязанными подарить какую-нибудь мелочь.

Мне, например, в третьем классе американская делегация подарила доллар. Металлический. Не знаю, кто и зачем ее к нам привел, но делегация пожаловала, а меня сразу подняли и велели прочесть длинное стихотворение по мотивам оголтелого марксизма-коммунизма. Совершенно не помню, о чем оно было, но сердце до сих пор так и рвется разделить судьбу какого-нибудь юного барабанщика. И очкастый американец, когда уходил, украдкой сунул мне в руку доллар. Я этот доллар долго хранил, но классе в восьмом обменял его на дрянную английскую книжку, с вооруженной сисястой бабой на обложке.

А еще был случай, когда мой товарищ работал в группе встреч и проводов на Московском вокзале. В начале восьмидесятых было дело. Прихожу я к нему, чтобы увести оттуда, а он покатывается со смеху: приезжает, дескать, мистер Съеблом. Согласно записи в журнале. Это расшифровали одну фамилию: Sheblom. Пошли мы встретить нашего гостя; видим - стоит, в клетчатом пиджаке, полненький, пожилой, в панамообразной шляпе и темных очках. Мой приятель помог ему донести чемодан, сдал дежурному гебисту, а приезжий сунул ему, приятелю, опять-таки доллар. Озираясь по сторонам, застенчиво. Приятель возмутился и отказался с надменным видом - на что ему доллар в те времена; с долларом и сейчас не очень-то разгуляешься. Он совершенно рассвирепел, потому что имел в роду декабристов-дворян.

Может быть, это и был мистер Съеблом. А если нет, то стал им после такого поступка.

Особенности национального влечения

Бесконечная дискуссия о правильном женском оргазме свернула на тему детских игрушек. Я почувствовал, что это оскорбляет и обделяет мужчин. У них тоже бывает по-всякому.

Я не помню, рассказывал ли уже об одном похождении, в котором участвовал мой друг-уролог. Если рассказывал, не взыщите. Повторяюсь по-стариковски. Мы решили отметить День Государственного Суверенитета-Авторитета и поехали в гости к нашему коллеге, хотя были в виде, уже не требовавшим никаких новых разъездов. У коллеги жена и дочь ушли в театр, так что мы и его напоили. Потом меня аккуратно положили на топчан поспать, а сами продолжили. Жена коллеги, вернувшись к полуночи, обнаружила взъерошенного уролога, который цаплей метался по лестнице и колотил ногами во все двери: он вышел за сигаретами и забыл номер квартиры. Позднее, уже впущенный в дом, он активно напрашивался в банщики, когда эта жена пошла в душ. Так и не побыв банщиком, заснул.

Утром я почему-то проснулся. Это ужасное дело: просыпаться в неожиданно незнакомом доме. Скосил глаза: нету ли кого под боком. Нету, хорошо. Повернул голову и увидел диван. На диване спал уролог, в одних трусах, да и то не совсем. Трусы были спущены до колен, и сам уролог весь целиком свелся к явлениям хронического возбуждения. Застигнутый перед смертью причудливой фантазией, он обнимал голую детскую куклу.

По прошествии времени, между прочим, ни от чего не отказывался и даже клялся, будто отыскал в ней специальное отверстие. Или проделал.

Дом Творческой Задумчивости

Три года назад я предпринял безуспешную попытку вступить в Союз Писателей (сейчас на дворе июль 2004, и уже все в порядке). В Геликоне вышла моя книжка, и я ее снес в качестве верительных грамот. Но меня зарубили - вернее, подвесили, так что я вишу до сих пор. До следующей книжки. Потому что критик Лурье сказал, что вообще не видит предмета для разговора. На то он и критик, я даже в мыслях не держал ему возразить. А Галине Гампер не понравилась рожа на обложке, которую нарисовал Горчев, хотя мне самому эта рожа очень нравится, и причем тут Гампер? Не пастушку же там рисовать. Сказала, что такую книжку неприятно положить на обеденный стол. Ну, так и не клади, нечего ей там делать.

Да бог с этим. Беда только, что книжки мои писатели зажали. И мое хождение в эти самые писатели завершилось юмористическим образом.

Явился я к ним, чтобы книжки-то забрать, пригодятся. А там как раз идет какое-то заседание. Я в щелочку посмотрел: сидят серьезные люди и подавленно молчат. А кто-то один горячится и ругает, как я понял, другого критика, Топорова. Который, насколько я знаю, является давнишним писательским кошмаром. И ругали-то его в смысле, что нечего с него, дескать, взять, потому что он Член и имеет право.

В общем, я понял, что пришел не вовремя, побродил по коридору. Вспомнил вдруг, что нахлебался кофию, и завернул в Писательский сортир. А выйти не смог: дверь защелкнулась, и ручка на ней хитрая, крученая, чуть ли не с шифром. Я и так ее оглаживал, и этак - ни в какую. Тут и заседание кончилось: слышу -