Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов

- Совершенно верно. Этот benefit - хорошее состояние здоровья, которое повлечет за собой ощущение престижа и комфорта.

- Где я могу получить дополнительную информацию о benefit, который я извлеку из вашего продукта?

- Я предлагаю вам записать номер нашего телефона.

- На кой черт мне записывать ваш телефон? Какой мне с этого benefit?

- Ваш benefit от записывания нашего телефона будет состоять в том, что вы получите исчерпывающую информацию о возможностях испытать желательное для вас чувство комфорта и престижа на фоне хорошего здоровья.

- Но что произойдет, если я откажусь от пользования вашим продуктом?

- В этом случае, вы, к сожалению, не извлечете benefit, состоящий в хорошем здоровье на фоне желательных для вас ощущений комфорта и престижа.

- Как это понимать?

- Представьте мысленно ситуацию в прошлом, когда вы, допустим, попали в нежелательную для вас автомобильную пробку и не успели в ресторан на День Благодарения, где вас ждал желательный для вас benefit...

- О-о-о!.... О-о-о!.......

- Не расстраивайтесь. Теперь вы с легкостью перейдете от нежелательных для вас негативных ощущений к желательным для вас позитивным ощущениям, если закроете глаза, вздохнете и мысленно перенесетесь в прошлую ситуацию, когда вы пришли в День Благодарения в ресторан, где ощутили желательные для вас комфорт и престиж...

Невыносимое бремя снов

Невыносимо реальный сон: в нем я застрелил одного опасного человека, своего благодетеля. Благодетелем он был потому, что помог мне купить в Центре Фирменной Торговли, что у Нарвских ворот, небольшой револьвер в ящичке. И видно было, что за эту любезность он потребует от меня каких-то ответных услуг. Поэтому, прямо возле указанных ворот, я его и застрелил, в машине. Он там сидел, а я всунулся и стал стрелять. Первая пуля пошла неудачно, попала ему в левую половину живота, это совсем не смертельно было, и я увидел, как его перекосило от возмущения. Но следующие три пули пришлись куда положено. Умеренно потекла кровища, он завалился, а я уже спокойно прицелился и угодил ему в лоб. Выстрелы были почти бесшумные, курок нажимался мягчайшим касанием, и никто мне не сделал замечания, все шли мимо. И меня захлестнул восторг: надо же, до чего просто, я и дальше так буду делать. А когда проснулся, почувствовал, что именно так и стреляют по-настоящему. Как будто и вправду кого-то укокошил. Револьвера очень жаль; остаток сна я провел в поисках места, куда бы его выбросить. И, видимо, нашел, да уже запамятовал. Точно знаю, что не в местный пруд: во-первых, он очень мелкий, а во-вторых, уже замерз. Теперь машинально сую руку в карман, досадую: пусто.

Голова

Уважаемый журналист Константин Крылов написал, что либералы суть "нерусь", а националисты суть "русь", причем сознательная.

Я думаю, это не вполне точно.

В осознанно русской голове, о которой, по-видимому, говорит Крылов, границы либерализма совпадают с границами ее личного жизненного пространства. Зато все, что находится за его пределами, подлежит, конечно, государственному национализму.

Похожие процессы разворачиваются в осознанно германской голове, американской, арабской, японской, негритянской и так далее. С поправкой на ландшафт.

Не все коту масленица

Я придумал новый роман (повесть, рассказ, постинг - как получится).

Выхожу в коридор, свожу руки, будто несу нечто драгоценное, и говорю жене с елейной торжественностью:

- А я тут кое-что новое придумал.

И, по-моему, бессознательно пританцовываю.

А она мне отвечает:

- Когда ты так делаешь, мне кажется, что у тебя между пальцами перепонки, а сзади хвост. И вообще ты рептилия.

Поэтому "Войны и мира" не будет. Некому переписывать.

"Мы вам тоже написаем в щи" (А. Галич)

У нас на дворе юбилей Конституции, которая становится буйным тинейджером и скоро, я думаю, понесет пубертатные изменения. И вообще что-нибудь понесет, в простонародном смысле. С марта будущего года начинаю ждать.

По этому случаю мне лучше написать что-нибудь гражданственное. Вот я и напишу про наш семейный гражданский поступок. Дело было при Советской Власти, в 1990 году. Мы, приглашенные не слишком разборчивой общиной экуменистов, которая плохо въехала в наш внутренний мир, покатили знакомиться с Бургундией. О том, как протекало мое воцерковление, уже написано в цикле "Мемуриалки".

Но я написал не обо всем: там ведь были и другие православные христиане, не только мы. Русская группа была представлена чадами покойного Александра Меня, числом человек в десять. Люди это были глубоко идейные, нервные, настороженные, с напряженными улыбками. И с этими людьми была одна женщина в теле, которого чуть бы побольше - и перебор. Звали ее Людмилой, она всюду лезла и называлась работницей ленинградского радио. Одолжила нам кипятильник. Взяла телефон.

Веры в ней, по ее собственному признанию, не было никакой, но она утверждала, будто чувствует, что уже очень скоро поверит. Ходила на все богослужения, а эти мероприятия у экуменистов были своеобразные: винегрет из молитвенных обращений разных народов мира, плюс самобытная музыка. Иногда устраивались какие-то крупные службы в честь непонятных событий. Так что Людмила не без некоторой озорной веселости рассказывала:

- И все легли на пол и так, знаете, поползли к этому алтарю, что ли. И я со всеми там тоже ползала, тоже молилась...

Эта она мне рассказывала и показывала, потому что я на богослужении не был.

- Грамотно работает, - сказал по поводу этих действий понимающий человек из группы Меня, по фамилии Пастернак.

И рассказал мне, что Людмила - сотрудница КГБ и подослана специально.

- Что ж, примем мученическую смерть, - Пастернак, молвив так, пожал плечами с искренним и печальным восторгом: пустяк!

Ему виделись львы и печи.

Мы приняли его слова близко к сердцу и насупились, с Людмилой уже не дружили.

Вернулись в Ленинград, там - звонок: Людмила.

- Верните, пожалуйста, мой кипятильник.

Мы скорчились от хохота и торжества. И стоически отказались.

- Верните!... Верните!... - звонила она потом.

Мы молчали. Мы хотели наказать КГБ и подорвать его мощь. Вот так один не вернет кипятильник, два, сто человек, миллион - и конец тайной полиции. Звонки продолжались, постепенно затухая - как и сама эпоха:

- Верните мне мой кипятильник!... Верните мне мой кипятильник!... Верните! Верните!...

Прекраснодушное вольнодумство

Однажды я пострадал в школе за то, что изрыгнул слово "нищие". Дело было так: я побывал на экскурсии в белокаменной с заездом в Загорск, где меня поразили толпы хромых и увечных. Они лежали на раскладушках и