Пробуждение Хаоса. Том 1 - Дмитрий Янтарный

— Братья мои! Другу нашего племени, Сарефу Гайранос-Джеминид, удалось пленить самого страшного, самого опасного преступника. Несмываемое пятно позора нашей расы! И за свои бесконечные грехи, для описания которых не хватило бы и тысячи страниц, он ответит прямо сейчас! Предъявить обвиняемого!

С этими словами он властно указал на Сарефа. Которому, признаться, было немного не по себе от того, как быстро всё происходило. Тем не менее, он подошёл к колодкам с куклой в руках и, представив, чтобы пленный появился точно в ней, с закованными руками и головой, вызвал Системное Окно:

Кукла Ловчий След! Пленник Экиэраш из Юго-Западных земель будет освобождён! Подтвердить?

Сареф подтвердил — и кукла тотчас рассыпалась в его руках. А в колодках, стоя на коленях и с закованными руками и головой, спустя мгновение появился тёмно-зелёный стревлог, у которого на морде отсутствовала половина чешуи…

Глава 2.8

— Я просто не могу в это поверить, — Кагиараш смотрел на обездвиженного Хрипунца с маниакальной жадностью. И эта картинка полностью рушила тот образ, который Главный Старейшина стревлогов до того тщательно выстраивал. Бесконечно мудрый, бесконечно терпеливый, бесконечно понимающий… куда это всё подевалось? Сейчас его глаза горели жадным фанатичным огнём, на его морде застыло выражение какого-то безумного счастья, и после всего того, что о нём знал Сареф, он был похож на себя меньше, чем когда-либо в своей жизни.

— Столько времени… столько грехов… столько лжи… столько ударов в спину… и вот, наконец, ты здесь, — с ненавистью прошептал Кагиараш, — Система всё же привела положение вещей к справедливости.

— Этого всего лишь твоя точка зрения, Каги, — хмыкнул Хрипунец, голос которого после стольких дней заточения был немного хриплым, что, впрочем, только лишний раз оправдывало его имя, — для меня вот, главным лжецом в Системе всегда был ты.

— Да как ты смеешь! — проревел Кагиараш, — ты, проклятый кусок гнилья, не имеешь никакого права! Дай сюда, я закончу это здесь и сейчас!

С этими словами он подошёл к стревлогу в красной маске, который держал в руках топор с мерцающим чёрным лезвием, и, выхватив у него оружие из рук, подскочил к скованному в колодках Хрипунцу и занёс над ним топор.

— Нет, — остановил его Анейраш, — если мы устраиваем суд — он имеет право на то, чтобы попытаться оправдать себя. Иначе это уже будет самосуд. Как бы велики не были его грехи, он всё же одной с нами крови. И потому он имеет право на последние слова.

Сам Анейраш, в отличие от Кагиараша, смотрел на Хрипунца совершенно спокойно. В его взгляде смешались отвращение и разочарование. Словно он впервые в жизни увидел Хрипунца — и теперь недоумевал, как вот это могло столько времени отравлять им существование?

— Не верьте! — Кагиараш совершенно потерял голову от желания снести Хрипунцу голову, — не верьте ни единому его слову, он оболжёт всех и каждого, лишь бы спасти свою жалкую шкуру!

— Мне нет нужды вымаливать прощение, тем более, что и вымаливать его не за что, — равнодушно ответил Хрипунец, — я всего лишь хотел сказать, что в моих поступках не было лжи. В отличие от вас. Вы выращивали поколение стревлогов с исключительной мыслью о том, чтобы вернуть когда-то утерянные земли. Но некоторые могли не хотеть этого делать. Они могли просто желать спокойно жить свою жизнь. А какой выбор давали им вы? Либо всю жизнь жить, упахиваясь ради этой призрачной возможности — либо отказаться. Но при этом до конца жизни быть мучимым чувством вины за то, что ты отказался участвовать в этом деле вместе со всеми. Хотя отказаться нести непосильную ношу — это не грех и не слабость.

— То есть, ты хочешь сказать, что ты стревлогам на своём Острове этот выбор давал? — в бешенстве прорычал Кагиараш, — говорил молодым стревлогам: вот, мол, на материке наши братья борются за возвращение земель наших предков, и если вы хотите, то можете им помочь, так, что ли?

— Нет, не так, — невозмутимо ответил Хрипунец, — я не делал этого, потому что считал ваше дело заведомо провальным. Да, практика показала, что я ошибался. И то — я ошибся только потому, что одному из наших братьев, — он кивнул в сторону Эргенаша, который из всех присутствующих стревлогов смотрел на Хрипунца совершенно бесстрастно, — повезло познакомиться и подружиться с не самым конченным представителем самой конченой расы в Системе, — после этого Хрипунец насмешливо посмотрел на Сарефа, — так что не надо делать из меня великого грешника, а из себя строить святош. Каждый из нас делал то, что считал правильным. Это не делает меня хуже или лучше вас, и ты, Каги, отлично это понимаешь.

— Но ты тайком ловил наших братьев в моменты отчаяния, — с ненавистью прошипел Кагиараш, — ты специально ловил их тогда, когда они не могли здраво оценить твоё предложение. А потом они навсегда оставались несчастными пленниками на твоём острове!

— Несчастными, если уж использовать это слово, они были, максимум, первые пару месяцев, — равнодушно ответил Хрипунец, — когда им, в силу привычки, ещё нужно было куда-то бежать, суетиться, о чём-то переживать. Но когда они понимали, что больше не обязаны тащить этот груз, и сбрасывали его со своих плеч — то тогда и понимали, что всю жизнь жили не для себя.

— Мы тоже свою жизнь жили не для себя, — заметил Анейраш, — как видишь, оно того стоило!

— Насчёт того, насколько оно того стоило — уверен, можно поспорить, — любезно ответил ему Хрипунец, — ну а так… безусловно, каждый сам имеет право делать выбор: жить ему тихой, спокойной жизнью, либо попытаться надорваться — и достичь лучей славы, не дожив и до 30 лет. Ты своих лучей славы достиг. Мои поздравления, но ты ещё поймёшь, маленький брат, как много ты на самом деле заплатил за эту победу. А вот я видел множество примеров, когда мои братья надрывались — и не получали ничего. Полагаю, вам всем известно, каково это: смотреть на стревлога, которому даже сорока лет не исполнилось — а он уже целый день готов стоять на коленях и просить милостыню. Который терпит плевки и пинки от тех, кто потом ради потехи бросает ему медный грош. Которому нормально питаться с помойки. Это те мои братья, которые ради вашего проклятого дела горели так ярко, что к сорока годам внутри них осталась только выжженная пустыня. И просят они милостыню и едят с помойки не потому, что им это в радость. А потому что больше ни на что другое в этой