Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов

нечего, я получился не из слезливых, хотя на моей памяти эта публика мерла пачками, а я, бесчувственный, только посмеивался в кулак. Над покойниками. Стыдно до слез.

Вот еще один снимочек, сильно жуткий: дед нарядился в школу Дедом-Морозом, и все встречают новый, 1952-й, год. Много детишек - но что за лица! Партсобрание зайчиков, белочек и снежинок; угрюмые, потупленные взгляды, замороженные позы. Дед застыл с корявым посохом и строго смотрит в глаза национальному ряженому, который вообще непонятно, зачем обозначился на этом торжестве: не то черкес, не то чечен, в папахе, с нарисованными усами, в галифе и при кинжале. Подбоченился, нахмурился, как будто сейчас объявит бухарину приговор, и тоже смотрит на деда. Губы сомкнуты. То есть все безмолвствуют - интересно, сколько времени продолжалась эта чопорная пантомима на деле?

А некоторые фотографии я сразу отложил и спрятал. Невозможно смотреть.

Иностранцы

В 1989 году в нашем окружении стали появляться иностранцы.

Им не очень везло.

Как правило, их где-то выкапывал А. В., хороший и коммуникабельный человек. То он приводил каких-то веселых юаровцев, то приволок некую карликовую Захарию - коптского христианина, как объяснил А. В., который (копт) мне запомнился в виде мрачной и высушенной обезьянки. Мы показали ему нашего прошлого кота, семейного идола. Сказав, что не любит животных, Захария перестал для меня существовать.

А про троих гостей я расскажу особо. Я подозреваю, что им пришлось соприкоснуться с большими диковинами, чем мне известно, но и того малого, о чем я знаю, достаточно для некоторого осадка. Первым был священнослужитель, брат Армин, экуменист из местечка Тезе на юге Франции, который прибыл наводить мосты и обеспечить появление православной делегации на ежегодном экуменическом саммите. Но отличились не только мы. Я думаю, что запомнилось ему и семейство, его приютившее. Пришли мы, помню, в какой-то старинный дом не то на Мойке, не то на Фонтанке. Там уже собрались постные полумамушки из неофиток, которые тихо раскладывали печенье. Предупредительный и любезный Армин расхаживал по гостиной. Хозяева где-то квасили, но вот они появились; муж сохранился в моей памяти под именем Никита и больше не отличился ничем, был тихий и задушевный. Зато хозяйка, раскрасневшаяся и с дикими глазами, оказалась сгустком довольно агрессивной энергии. Пошатываясь, она приветствовала брата Армина и пригласила его принять ванну. "О, нет, - благодарный Армин выставил руки в почтительном протесте. - Я не хочу." "Но как же? - нахмурилась хозяйка. - Как это вы не примете ванну? Мы специально нагрели воду!" (Цивилизация обошла тот дом стороной, воду грели в каком-то котле). Она стала наступать. В ее представлении гость из Европы был обязан принимать ванну. Лицо хозяйки исказилось не вполне трезвой яростью. Видя, что дело плохо, брат Армин сдался и мирно сказал: "Ну, хорошо. Я приму ванну". Хозяйка просияла. И через две минуты, без предупреждения, с диким криком: "Лови!" запустила в Армина маленьким котом - не так, как перебрасывают домашних любимцев, а так, как метают снаряды пращой. В полете кот выпустил когти; брат Армин изменился лицом и поймал животное в последнюю секунду. Сдержанные, благообразные черты на какой-то миг отразили замешательство. Хозяйка хохотала. "Вы знаете, что у нас был пожар?" - спросила она. "Что-что? - не понял Армин. - Что это значит - "пожар"? Ах, да-да, я понимаю, пожар. Но это же очень плохо!" "Пожар! - хозяйка летала по комнате, таращила глаза и раскидывала руки. - Я сплю и вдруг говорю: Никитушка, горим! Го-рииим!!" "Да, да, это очень печально, пожар", - кивал Армин.

Через десять минут его настигли вновь: "Вы слышали про наш пожар?" - строго осведомилась хозяйка. "Пожар? - смешался Армин. - Ах, да, конечно, это очень нехорошо". Та пустилась в объяснения: "Я кричу: Никитушка, горим! горим! И дым, дым валит!" Армин удрученно качал головой. "А пожар-то у нас был какой! - удачно вспомнила хозяйка спустя какое-то время. - Никитушка! кричу. Никитушка! Горим! Ванна уже готова, брат Армин, вы можете мыться". И через пару минут: "Вы представляете, у нас-то ведь был пожар! Никитушка! - кричу".

Наверное, такая у зарубежных гостей судьба. Потому что второго приглашенного, очень милого немца Ульриха, аналогичная участь настигла уже в нашем доме. Мой приятель, бывший среди приглашенных, нажрался и стал искрометным. В голове у него засел анекдот - вернее, подпись к английской карикатуре. Бежит пациент и держится за причинное место; орет, разумеется. А персонал меж собой говорит: "доктор велел вскрыть ему нарыв, а сестра ошпарила ему хуй" (игра слов: prick a boil и boil a prick). Приятель считал, что зарубежному гостю полагается зарубежный анекдот. А потому наваливался на него через каждые десять минут и предлагал выслушать веселую историю. Вежливый Ульрих поначалу внимательно выслушивал, но после шестого раза лишь отрешенно кивал, напоминая мне кивки брата Армина, и деревянно улыбался. Ему и так пришлось хлебнуть нехорошего, потому что, едва он пришел, отличился мой дядя. Дядя успел нарезаться, и мы положили его на диван, запретив показываться гостям. "Европа приедет, сука! - сказали мы. - Германия! Чтоб тихо лежал!" "Дружба народов", - не возражал дядя и лег. Но, когда Ульрих пришел, мы не успели помешать дяде, который вроде бы крепко спал, выскочить из комнаты. Он вдруг возник в прихожей, расплылся в улыбке и поздоровался: "Гитлер капут!"

А третьим иностранцем, которого за каким-то чертом привел А. В., был канадец Роберт, высокий румяный юноша; тихий, с кудрями, себе на уме. Мне бы сразу догадаться, что дело нечисто. У меня был день рождения, и этот Роберт приволок подарок. Ну, что подарить мужчине, пускай даже иностранцу, потребности которого тебе не известны? Ну, я не знаю. Но уж, во всяком случае, не коробочку конфет "Рафаэлло", перевязанную легкомысленным бантиком. Я, конечно, поблагодарил, коробочку куда-то поставил, внимательно посмотрел на гостя, но выяснять ничего не стал, водку пора было пить. Роберта мы, понятно, поднапоили. Бедняга, помнится, заперся в сортире, благо не привык к отечественному хлебосольству. В сортир немедленно начал ломиться кот, он поддевал дверь лапой и жаждал войти, потому что в сортире стояло его корытце. А Роберт, не зная о коте, сдавленно лепетал: "Занято". Настойчивость невидимого претендента на трон его пугала и смущала. Но вот праздники кончились, а через пару недель я сам очутился в доме А. В., где снова, конечно, томился Роберт. После долгого бытового пьянства гостей разложили кого куда, спать. Меня положили на большую тахту рядом с Робертом, но