Джошуа - Микита Франко

двенадцатилетнего мальчика, который разводит педофилов на встречи. Джошуа объясняет, что вместе — я и он — сможем быть эффективны в борьбе с педофилией, как никто другой. Он показывает их группы «Вконтакте», страницы в соцсетях, сайты «бойлаверов», открывающиеся только в том случае, если заходить на них с Тора, и с вдохновенным восторгом рассказывает:

— Представь, что получится, если объединить мою находчивость и твои связи? Мы сможем их всех уничтожить! Мы сможем даже найти его.

Меня задевает слово «уничтожить», а энтузиазм, с которым Джошуа произносит его — пугает. Я смотрю на экран, рассуждая как будто сам с собой:

— Чисто теоретически, можно попробовать запросить у «Вконтакте» выдать их персональные данные. Узнаем ФИО, номер, адрес…

Джошуа перебивает меня, радостно кивая:

— Да, супер, это то, что нужно! Если у нас будут их адреса, мы сэкономим время!

Не понимаю, о чём он, поэтому просто продолжаю:

— Но чтобы завести уголовное дело, должны быть какие-то доказательства, мы должны обосновать, почему подозреваем их. У нас не получится посадить их за аватарку с изображением ребёнка. В переписках должно быть что-то, что…

— Посадить? — разочарованно спрашивает он.

— Ну да.

— Я не хочу их сажать. Это слишком просто.

Начинаю ещё больше запутываться.

— Тогда почему ты говоришь, что нам помогут мои связи? В чем они нам помогут?

Джошуа недобро усмехается:

— Они помогут не сесть нам.

По коже пробегают нервные мурашки, затылком чувствую неприятный холодок. Осторожно уточняю:

— Что ты имеешь в виду?

Но он тут же отставляет ноутбук в сторону, на постель, и встает с кровати, начиная ходить туда-сюда в этой своей нервной манере. Спрашивает как бы между прочем, словно ему и не нужны ответы:

— А ты можешь достать видеозаписи с камер вокруг спортивного комплекса? Мне нужно от второго июня, я уверен, что на них будет он. А лучше… А лучше, знаешь, от десятого! Десятого что-то случилось с братом Веты в том же районе, и он садился к нему в машину, может, где-то попались номера? По-любому, вы можете это вычислить, только надо быстрее, там записи от силы четырнадцать дней хранятся.

Когда он говорит про машину и номера, я невольно вспоминаю разговор еще двухнедельной давности: пропавшие улики в деле Кривоуса. Автомобильные номера. Ошибка, повешенная на студентов, почему-то перестаёт казаться обычным разгильдяйством внутренней системы, а Джошуа с жаждой уничтожения больше не выглядит ответственным гражданином. Откуда он знает, сколько хранятся записи с камер? Дедукция, Дима, дедукция…

В детстве я хотел стать частным детективом.

— Джошуа, это ты убил тех мужчин? — спрашиваю громко и четко, и радуюсь внутри себя этому вопросу — всегда хотел задать его именно так.

Хотел быть тем, кто спрашивает такое прямо и беззастенчиво. Хотел быть Шерлоком Холмсом. Борцом с преступным миром.

Не хотел быть прокурором.

Он теряется, но спрашивает с прежней насмешливостью:

— Каких мужчин?

— Отстреленные гениталии, — подсказываю я. — Тела в реке.

Вижу, как он бледнеет, и радуюсь, что поймал за руку настоящего преступника.

Через секунду понимаю, что он — и есть я. Радость сменяется тошнотворным ужасом. Мы смотрим друг другу в глаза, и я срываюсь с места, когда думаю о пулях. К шкафу. К сейфу.

Он цепляется за мои руки:

— Нет, стой! Никого я не убивал!

— Тогда дай я подойду к сейфу!

— Я сменил код!

Это неправда. Я добираюсь до него, жму цифры, которые никогда не забуду: 10 марта 2018 год. В этот день начались наши отношения с Владом. Я сентиментален: добавляю комбинации этих цифр в пароли от банковских карт и социальных сетей. И даже на кодовой замок, за которым прячу пушку. В этом весь я. А в чём — весь Джошуа? Неужели в тех материалах дела, которые мне отправляют в подшитых папках?

Беру пистолет, он выбивает его из моих рук, я снова за ним наклоняюсь, а он опять выбивает. Странная, непонятная, изнуряющая борьба, я стараюсь думать о том, что он воображаемый, воображаемый… Воображаемый! Когда кричу это в своих мыслях, он утихает, я успеваю нажать кнопку под рукояткой и вытащить магазин: раз, два, три, четыре… Не хватает! Нет шести патронов! Я никогда их не перепроверял, пушка у прокурора — сущая формальность. Зачем она мне, если я даже в зал суда не хожу? А он… А он всё это время ею пользовался.

— Сукин сын! — кричу я в отчаянии, потому что это — конец.

Он уничтожил мою жизнь. Я прислоняюсь спиной к стене, сползаю, вижу себя в зеркале раскрасневшимся, со стекающими по щекам злыми слезами. Джошуа садится рядом, и я жду, что он не отразится в зеркале, словно вампир, но его — рваный, темный, нечеткий — всё равно мелькает возле меня.

Он твердо, уже без насмешки, говорит мне:

— Да, я их убил. Но что с того? Ты сам всё видел.

Не могу перестать плакать.

— Что я видел?!

— Вчера, — Джошуа опускает взгляд в пол. — Они все — такие. Они заслужили это.

— Ты не знаешь, какие они.

Он фыркает:

— Педофилы, Дима! Они мучают детей. Тебя волнуют тонкости? Меня — нет.

Я хочу объяснить ему, но почему-то начинаю истерично кричать:

— У Кривоуса жена, она приходила, я видел её, она его любит! У него ничего нет, у него в телефоне переписка с детьми и внуками, и дочке он слал дебильные открытки каждый день!

Не знаю, почему, но мне кажется, что плохой человек не шлёт каждый день своей дочери дебильные открытки. Я не жду убедительности от своих аргументов, но Джошуа вдруг соглашается:

— Да, я случайно его убил.

Я начинаю рыдать еще сильнее. Это я, я, я — это я случайно его убил! Не он!

— Ты идиот, — хнычу я. — Идиот!

И тогда тон Джошуа резко меняется:

— Ладно, Понтий Пилат, думай, что хочешь, но мы с тобой теперь в одной лодке.

Я в изумлении поворачиваюсь к нему, когда понимаю, что он больше не собирается меня уговаривать. Он собирается… шантажировать? Чувствую это в его тоне. Вижу в наглом взгляде голубых глаз.

— Да, что ты так смотришь? — хмыкает он. — Я их убил, ты их убил — какая разница? Это сделали мы. И ты должен нас прикрыть.

— Ты хочешь… чтобы я… — неровно дышу от слёз, и голос срывается, — чтобы я… фальси… фальсифицировал…

Джошуа передразнивает меня дурашливым тоном:

— Фасифисировал! — и снова становится серьезным: — Мне плевать, как ты будешь нас отмазывать. Делай, что хочешь. Но мы не должны сесть в тюрьму.

— Вообще-то должны.

— Нет. Мы убивали плохих людей.

— Это так