Мамочка для принцессы - Моргана Редж

глаза. В его зеленых глазах не было больше ни капли надменности или холодности. Только раскаяние. И та самая уязвимость, которую он так тщательно скрывал ото всех.

— Ариша сказала… вы без меня как суп без соли, — говорю я, и уголки моих губ сами собой дрогнули.

На его лице появляется что-то вроде улыбки. Натянутой, усталой, но настоящей. — Это еще мягко сказано. Без тебя этот дом — просто красивая, пустая коробка.

Я глубоко вздыхаю. Сердце все еще ноет от обиды, но лед вокруг него начал таять.

— Мам? — тихо зовет Артем. — Я… я тоже был не прав. Я должен был тебя слушать.

Я оборачиваюсь к нему, не отпуская руку Павла. — Иди сюда.

Он подходит, и я обнимаю его свободной рукой, прижимаю к себе. Мой мальчик. Паша тоже обнимает его.

Мы стоим втроем в тесном коридоре моей старой квартиры — олигарх, сценаристка-неудачница и подросток. Абсурдная картина. Но в тот момент она была самой правильной картиной на свете.

— Ладно, — выдыхаю я, обращаясь к обоим. — Но условия.

Павел настораживается. — Любые.

— Во-первых, — я смотрю на него строго. — Никаких больше решений за меня. Никаких односторонних заявлений в прессу. Мы все решаем вместе. Понял?

— Понял, — он кивает без тени сомнения.

— Во-вторых, — я перевожу взгляд на Артема. — Ты десять раз подумаешь, прежде чем набрасываться на людей с обвинениями. Учись разговаривать по-человечески.

Лицо Артема сияет, ведь отделался относительно легко. — Это я могу!

— И в-третьих… — я снова смотрю на Пашу. — Мы едем домой. Прямо сейчас. Потому что я скучаю по Арише. И потому что… — я делаю паузу, чувствуя, как краснею, — потому что я, кажется, тоже скучала по тебе. Немножко.

Это «немножко» заставляет его улыбнуться по-настоящему. Широко, с лучиками морщинок у глаз. Он подносит мою руку к своим губам и мягко поцеловал костяшки.

— Выполню все условия, — говорит он, и в его голосе снова звучат знакомые, бархатные нотки. — Все до единого.

— И еще момент... — я прищуриваюсь, а Паша напрягается и, кажется, бледнеет. — Со своими бывшими решай проблемы сам. Иначе я стану ревнивой женой и буду есть твой мозг чайной ложкой на завтрак, обед и ужин.

— Прости за это, — Паша выдыхает. — Я думал, они сами отвалятся. Но я решу вопрос, не переживай, — целует мои руки.

Час спустя мы выходим из подъезда. Паша несет мой старый рюкзак. Артем — свой, набитый проводами и прочими подростковыми сокровищами. Я иду рядом, Пашина рука на моей талии, легкая, но уверенная. Как метка. Как обещание.

Когда мы садимся в его машину, я смотрю на окно своей квартиры. Старая жизнь оставалась там. А впереди была новая. Со всеми ее сложностями, рисками и болью. Но также — с надеждой. С гамаком в гостиной. С бумажными самолетиками. И с человеком, который, несмотря ни на что, нашел в себе силы прийти и сказать: «Я был неправ. Ты важнее всего».

И пока машина трогается, я понимаю, что прощать — это так же страшно, как и доверять. Но это был единственный путь вперед. Единственный путь домой.

Глава 27

Павел

Мы едем домой. Это слово снова обрело смысл, потому что Ася сидит рядом, молчаливая и уставшая, но ее плечо касалось моего, и этого достаточно. На заднем сиденье Артем что-то быстро печатает в телефоне, составляя какие-то списки. Тишина в салоне мирная, хрупкая, как тонкий лед на луже после мороза. Я боюсь сделать лишнее движение, чтобы не разрушить ее.

Когда я сворачиваю на нашу улицу, внутри что-то отпускает. Почти. Остается один, последний гнойник, который нужно было вскрыть. Светлана. Но я решил отложить это на завтра. Сегодняшний вечер должен быть только нашим. Только для нас четверых.

Останавливаюсь у дома. Я выхожу, чтобы открыть дверь Асе, и вижу, как она смотрит на особняк с таким сложным выражением — как на место, где ее уже предали, но куда она почему-то все равно возвращается. Мое сердце сжимается.

Мы входим в прихожую. Свет приглушен. Пахнет, как всегда, чистотой и… пирогами? Галина Ивановна, видимо, решила отметить наше возвращение.

И вот она сама появляется в дверях гостиной. Но ее обычная, каменная выдержка дает трещину. Лицо серое, глаза опухшие от слез, которые она, видимо, пыталась сдержать. Она стоит, заламывая руки в фартуке — жест для нее совершенно несвойственный.

— Павел Сергеевич… Ася… — ее голос дрожит.

Предчувствие, холодное и тяжелое, сжимается в животе. Ася насторожилась рядом, ее пальцы инстинктивно впились в мой рукав.

— Что случилось? — спрашиваю, и мой голос звучит резче, чем я планировал. — С Аришей все в порядке?

— С Аришей все хорошо, слава Богу, она спит, — быстро тараторит Галина, но ее взгляд бегает, не находя точки опоры. — Это… это насчет той истории. Со Светланой.

Ледяная волна прокатывается по моей спине. Я чувствую, как Ася замирает.

— Говори, Галина Ивановна, — приказываю я тихо, чувствуя, как возвращается та самая ярость, но теперь она была холодной и сфокусированной.

Она начинает говорить, путаясь, сбивчиво. О том, как неделю назад, когда Ася гуляла с Аришей в парке напротив дома, приехала Светлана. Нагло, как всегда, сказала, что заедет на минуту, заберет забытые документы. Галина была на кухне, Ариши и Аси не было дома, и она… она впустила ее.

— Я не подумала! — вырвалось у экономки, и по ее щекам потекли слезы. — Она же всегда была здесь почти хозяйкой! Я вышла на кухню, она сказала, что сама знает дорогу… А потом, через минут десять, я услышала, как закрывается входная дверь. Вышла в коридор, а она… она как раз выходила из вашего кабинета, Павел Сергеевич!

Я сжимаю кулаки так, что хрустнули костяшки. Ася тихо ахнула.

— Я спросила, все ли в порядке, — продолжала Галина, всхлипывая. — А она… она улыбнулась этакой холодной улыбочкой и достала из кармана свою помаду! Сказала: «Ой, Галина, извини, я ее в прошлый раз в кабинете Павла забыла». И махнула ею, такая вся невинная! А я… я растерялась! Что я могла подумать? Что она помаду воровала? Я же не знала, что она… что она такое подлое…

Галина Ивановна не выдержала и разрыдалась, закрыв лицо фартуком.

— Простите меня! Я такая дура! Я все испортила! Из-за меня Ася ушла, из-за меня все пошло прахом!

Я стою, и мир вокруг переворачивается. Десять минут. Одна в моем кабинете. У нее было время не просто «подкинуть» фальшивку. Она могла сфотографировать что угодно, найти любые документы, чтобы сфабриковать улики. И она воспользовалась старым, безотказным рычагом — доверием