Сними очки, ботаничка - Анастасия Боровик

— Ой, извините, — пищу я и собираюсь бежать дальше, но железные пальцы впиваются в мои плечи.

Упираюсь локтями в белое поло, под которым угадываются рельефные мышцы. Поднимаю глаза…

Парень с тёмными волосами смотрит на меня своими пронзительно-голубыми, холодными и ясными глазами. В них отражается мой испуганный силуэт. Ноги подкашивает, но его руки — крепкие, уверенные — не позволяют мне рухнуть на пол.

— Мира? Это ты?

Провал. Это полный провал.

Провал. Это полный провал.

Сейчас бы хоть одну гениальную идею, но лампочка в голове перегорает — не выдерживая испарения всех лживых слов, которые я так старательно сочиняла.

— Нет, это не я, — мотаю головой, пытаясь вырваться. Его пальцы сжимают мое запястье стальным обручем. — Пустите меня.

Но кажется, этот кто-то слишком сильно перекачался на физкультуре. Мои попытки высвободиться лишь заставляют его пальцы сомкнуться плотнее.

— Вы ошиблись, — уже почти молю я, с последней надеждой, что Виктору Клюеву и правда нет до меня дела.

Но он решает высказаться:

— То есть ты хочешь сказать, что я невнимательный? И что ты не Мира, и голос не твой, и волосы не твои? Ну, очков не хватает — согласен. А так… — Он наклоняется так близко, что наши носы почти соприкасаются. От него пахнет морозным воздухом, цитрусами и чем-то древесным. Его глаза, голубые и насмешливые, изучают каждую мою черту, и я чувствую, как по спине бегут мурашки.

— Гиппократ, отец медицины! — взрываюсь я, отчаянно пытаясь отвоевать хоть каплю контроля над ситуацией. — Да как ты узнал?

— По твоему вздернутому заумному носу, — весело хлопает меня по кончику носа своим указательным пальцем.

— Чего?

Я замираю в полном недоумении. И кажется, прямо сейчас просыпается та самая животная часть, которая есть даже у травоядных. Все-таки и зайцы могут укусить, когда загнаны в угол. Уже мысленно примеряюсь к его щеке — надо вцепиться, так, чтобы запомнил, а потом рвануть с места. Все равно терять мне нечего: все уже давно считают, что у меня «не все дома». Рычу от бессилия, потому что понимаю всю безысходность своего положения. А еще его уверенность действует на меня как красная тряпка на быка.

— Вообще-то, мы с тобой в начальной школе вместе учились. Но ты, наверное, не помнишь, — огорошивает меня Витя.

Агрессивная, загнанная в угол Мира уже вошла в чат:

— Странно, что ты это помнишь.

— У меня вообще-то все в порядке с памятью, — он указывает пальцем на висок с таким самодовольным видом, что меня прямо передергивает от ярости.

— У меня тоже, ясно! А что ж ты раньше об этом не напоминал? — язвлю я, чувствуя, как на щеках разливается краска.

— А надо было? Тебе было проще ко мне подкатить? — он ухмыляется, и я аж открываю рот от наглости. В горле пересыхает, и кажется, начинаю заикаться.

— Да я… я никогда бы…

Глубоко дышу, как учат на курсах первой помощи — вдох на четыре счета, выдох на восемь. Закрываю глаза, пытаюсь поймать хоть крупицу спокойствия. Открываю — Витя все так же держит меня, его взгляд внимательный и любопытный. Решаю попробовать спасти себя. Один раз он меня уже не сдал — может, и сейчас войдет в мое положение.

— Слушай. А ты можешь сейчас сделать вид, что ты меня не видел и не знаешь?

— Зачем мне это? — дотошно интересуется он, и его бровь ползет вверх.

Какой же зануда. Стискиваю челюсти, мысленно представляя, как буду молоть его кости в порошок. Сейчас даже начинаю сомневаться: точно ли я маленькая безобидная черепашка, или во мне просыпается настоящий кровожадный доисторический ящер, загнанный в угол. И виной тому — исключительно Виктор Александрович.

— Я могу делать за тебя физику… — говорю я, пытаясь вложить в голос максимум сладости и покорности.

Он кривится, будто съел лимон, а я решаю зайти с козырей.

— Вообще-то я знаю, что у тебя по ней четверка. Можем с легкостью довести до пятерки.

— А знаешь, Мира, у тебя и правда получается с легкостью доводить... только до белого коленя,— парирует он, и в его глазах вспыхивает настоящий, живой интерес. — Давай дальше предлагай, становится увлекательно.

— Литература? Но я сочинения тяжело пишу. Не понимаю, что там они хотят сказать. Точнее, понимаю, но Наталья Владимировна говорит, что у меня нестандартное мышление. Мы когда «Анну Каренину» разбирали, я сразу сказала, что она страдает большим депрессивным расстройством с элементами обсессивно-компульсивного расстройства. А муж у нее нормальный, трудолюбивый, дисциплинированный, но она куда понеслась, а вот этот…

— Все, стой, — Витя закрывает мне рот ладонью. Его кожа пахнет тем же древесно-цитрусовым ароматом. Он явно скрывает ухмылку, но по дрожанию его щеки я понимаю, что ему смешно.

— Но я могу писать за тебя сочине… — мой рот снова оказывается закрыт. Клюев наклоняется еще ближе. Его дыхание касается моей кожи.

— Пожалуйста, Мира, мне не нужна помощь с уроками, — говорит он тише, и в его голосе внезапно проскальзывает что-то серьезное. — Я никому не скажу, что тебя видел. Обещаешь молчать?

Я быстро-быстро киваю, сердце колотится где-то в горле. Он отпускает свою руку с моих губ, но его вторая рука все так же держит меня за локоть — тепло его пальцев кажется теперь почти обжигающим.

— Я тогда пойду?

И именно в этот спасительный момент, когда я уже решила, что всё идет как нельзя лучше, раздается голос Мити Фомина:

— Витек, вот ты где! Наконец-то я тебя нашел.

Мы поворачиваем головы одновременно и упираемся взглядами в Фомина.

— А почему ты держишь Славу? — и теплый, открытый взгляд Мити тут же леденеет, становясь настороженным.

Внутри все обрывается. Нужно принимать свой конец смиренно. Идти на плаху с высоко поднятой головой. Скажу — это эксперимент такой, все знают, что у меня с головой не все в порядке, и отстанут. Рука Вити вдруг сжимается сильнее. Поворачиваюсь к нему и вижу его сжатую челюсть и напряженный взгляд. Он-то чем недоволен? Смотрю умоляюще, шепчу беззвучно, одними губами: «Пожалуйста».

Он отпускает мою руку.

— Слава, значит… Не держу, а столкнулся с ней и помог, чтобы не упала от… — он понижает голос так, чтобы слышала