Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. Велимира Хлебникова. Выпуск третий - Альманах Российский колокол

снова вспомнил мамино напутствие, бросился бежать к дому.

– Молодец, Женьчик! Ты мой помощник! Папе обязательно напишу! – похвалила мама. Но воспоминание о бегстве отравляло гордость за исполненное поручение. А неловкость не позволяла спросить о «пропавшем молоке». Спросил Игоря. Он заржал, отвесил уже привычный щелбан и пояснил:

– Это молоко у тебя на губах не обсохло!

Вот я и не обижался на Марью Игнатьевну. Ей потом тоже стыдно станет. Тихо, чтобы не разбудить Юрку, слез с постели, соскоблил ножом остатки маргарина и с сожалением обтер нож полотенцем.

За завтраком Юрка удивлялся, как это мама забыла намазать и напудрить хлеб, но его отвлек Игорь. Сегодня у Игоря была новая тема просветительной беседы – национальный вопрос.

– Так кто вы все же будете по национальности? – сев на стул и поставив нас перед собой, вопросил он.

– Мы не будем! – заверил я.

– Как это не будете? – сурово переспросил Игорь. – Каждый человек обязан иметь какую-нибудь национальность: русский, украинец, еврей или, скажем, немец! А вы кто?

– А мы не знаем, – сознался я.

– Мы украинцы! – сказал догадливый Юрка. – Мы из Киева приехали, с Украины!

– Подумаешь, приехали с Украины! Не в том дело, откуда приехал, а в том, кто у тебя отец, мать, как твое фамилие! Вот у тебя фамилие Влекомский. Кем ты можешь быть?

– Я летчиком буду! – высказал я заветную мечту.

– Не о том речь! Это специальность, а не национальность, – внушительно пояснил Игорь. – При такой фамилии русским ты быть не можешь, украинцем – вряд ли, поляком – возможно, а скорее всего – евреем. Но не исключено, что родители у вас разной национальности, тогда – выбирай, какую хочешь!

– У нас папа – украинец, мама – полячка, а мы с братиком Юрой – евреи! – выбрал я.

– Га-га-га! Вот болван! – загоготал Игорь.

Несмотря на глубокое почтение к его солидному возрасту, я обиделся и запальчиво крикнул:

– А твоя бабушка наш сахар слизывает!

– Кто слизывает?! Ты что треплешь?! Гляди не заговаривайся! – заорал Игорь. – А ну становись в угол! – Он знал, что это самое жестокое наказание, применяемое мамой. – И ты становись! – приказал он молчавшему Юрке.

Признавая власть старших, я встал в угол. Юрка заревел, но занял другой. Игорь не только отводил душу, но и желал, видимо, получить удовольствие. Постоят, потом Юрка проявит сознательность:

– Я больше не бу… – а я, по упрямству, только закончу:

– …ду! – вроде и не извинялся. Простенько, но весело. На это Игорь и рассчитывал.

Но спектакль не получился. Юрка не чувствовал себя виноватым и, поревев для порядка, разозлился и умолк. Я, привыкший к его запевам, помалкивал.

Игорю пришла пора уходить, и он, желая соблюсти честь мундира, сказал:

– Постояли? То-то! Думайте, прежде чем болтать! А то матери скажу!

Оставшись одни, мы сразу почувствовали голод. Мама прибегала на обед в половине второго, а Игорь ушел в двенадцать. Как долго еще ждать!

– Давай отрежем по маленькому кусочку в счет обеда! – предложил Юрка.

– Маме мало останется! – засомневался я.

– Мы ей скажем, что взяли по кусочку и чтоб нам меньше дала! – ответил рассудительный Юрка.

Прецеденты уже были – мама все равно давала нам обычные порции, а себе сокращала, напомнил я Юрке.

– Ну и что? У нее и так руки толстые! – заявил он. Юрка всегда находил убедительные доводы.

Не имея, что сказать по существу, я предложил:

– Давай подождем!

– Давай! – вздохнул Юрка и вытащил свой ящик с железками, собранными на улице.

Я достал бумагу, карандаши, кубики, залез с коленками на табуретку и принялся за первое письмо к папе.

Начало не вызывало никаких затруднений, кроме чисто технических: все письма начинаются одинаково. Папа пишет: «Дорогие сыночки Юрочка, Женечка!» Значит, и ему надо писать так же. На вступительное приветствие и представление ушло полчаса. Теперь надо о главном. Что было самое интересное?

Позавчера, в выходной, мама водила нас на речку Иню. Около плотины сидели ребята с удочками. И я своими глазами увидел, как один резко дернул удилище вверх, и на солнце сверкнула рыба с красными плавниками. Это было удивительно: сидит пацан с палочкой, к которой привязана леска, к которой привязан крючок, на который насажен червяк, потом рыба глотает червяка, пацан дергает за палочку – и она вылетает на берег, настоящая живая рыба, только что обитавшая в совсем другом мире.

Минут через двадцать письмо, занявшее четверть страницы, было закончено. Я устал, но решил дополнить его иллюстрациями – изобразил ловлю рыбы в пропорциях, достойных рыбака с довоенным стажем: рыба величиной в пол-удилища.

– Молодец! – одобрил Юрка. – Может, съедим по кусочку?

– Давай! – Юрка полез в тумбочку. Распахнулась дверь, мама торопливо вбежала в комнату, держа в руках авоську и газету.

– Мам! Я папе письмо написал! – немедленно доложил я.

– Ты? Сам?! – изумилась мама. – Покажи!

– Сейчас прочитаю! – заявил я и продекламировал: «Дорогой папочка. Пишет тебе твой сынок Женя. Мы видели, как ловят рыбку. Бей немцев. Целую. Женя».

– Как?! Как?! – смеясь, переспросила мама и взяла у меня письмо, бросив на стол авоську и газету. Из газеты выскользнул светлый конверт. В глаза бросились знакомые цифры: 1616.

– От папы письмо! – заорал я, подхватывая конверт, оказавшийся необычайно легким.

Мама оторвалась от моего письма, радостно улыбаясь, но тут же в ее глазах появился ужас, и улыбка, не успев сойти с лица, превратилась в гримасу.

– Нет! Нет! – заслоняясь от конверта моим письмом, прошептала она.

Весенние сны

Странные сны стали сниться мне на рассвете в ту весну. Не поймешь, то ли снится он тебе сам, то ли ты его придумываешь. А во снах встречаются люди, которые никогда не встретились бы иначе, и делают такое, что им самим и не приснилось бы. Только загвоздку такого сна никак не решить, дойдешь до нее и – с добрым утром! – просыпаешься.

Сегодня Игорь и дед Малахов объединились с Джорджем из «Динки-Джаза». Дед Малахов и не подозревал, в какую аферу я его вовлек, но вел себя с честью, как и подобает Георгиевскому кавалеру.

Каждое воскресенье дед Малахов с Георгиевскими крестами на груди, с расчесанными усами и бородой шествовал к молельному дому, недавно открытому на нашей улице в двухэтажном здании. Нас, глазевших на его кресты, он вообще не замечал, как и не обратил внимания в моем сне на веселого Джорджа из веселого американского фильма о веселой мировой войне. А я свел их для изобличения коварной эстрадной шпионки, отбивавшей на кастаньетах азбукой Морзе совсекретные сведения.

Деду Малахову не потребовалось для этого попадать в