Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. Велимира Хлебникова. Выпуск третий - Альманах Российский колокол

командовал А. В. Колчак. С тех пор и пристала к родне нынешняя фамилия.

Дед мой по отцу, Онуфрий, был незаконнорожденным сыном дворянина и горничной и в церковной книге записан под двойной фамилией: Влекомский-Боднарь. Офицер, производивший в экипаже перекличку, спросил:

– Фамилия?

– Влекомский-Боднарь!

– Губерния?

– Каменец-Подольская!

– Уезд?

– Могилёв-Подольский!

– Волость?

– Беляно-Шаргородская!

– Ты что, пьяный? – возмутился офицер. – Почему у тебя все двоится?

– Так зробылось, ваше благородие!

– Зробылось! – передразнил офицер. – Сделалось! Получилось! А двойные фамилии всемилостивейше даруются государем только дворянам! Может, прикажешь тебя в офицеры или в гардемарины записать? – И разгневанное благородие вычеркнуло из фамилии «Боднарь».

На «Ростиславе» дядя Андрей встретил революцию. Матросом он был, видимо, справным – и не только потому, что победил в поднятии двухпудовки. Поспешил домой делить землю по-новому. За эту активную общественную деятельность по ходатайству пана Ракузы и заможних селян немцы, оккупировавшие Украину в начале 1918 года – нет, не вручили ему почетную грамоту – сожгли Боднареву хату.

Тогда Андрей сумел скрыться. Но через полтора года попал в руки петлюровцев.

– До Фёдира пиду! – крикнула, плача, мать, когда его уводили.

– Нэ ходы! – грозно обернулся Андрей. – Я сам бы його стрилыв, як бы трапылось!

Фёдор был любимым братом отца, на пару лет младше Андрея. В Первую мировую выслужился до унтера, заслужил «Георгия», потом окончил школу прапорщиков и стал офицером, получив право на личное дворянство. Теперь он служил у Петлюры.

Отвезти связанного Андрея в штаб в Беляны, на верный расстрел, велели моему будущему батьке, пацану Мефодию. Самообслуживание, как видно, было известно с давних времен. На телегу кроме них уселись двое петлюровцев.

Выехали на шлях, и вдруг вокруг стали рваться снаряды. Конвойные сиганули с телеги в канаву, батька с Андреем – по другую сторону шляха. Кобыла продолжила движение вперед. Батька стал развязывать Андрея. Петлюровец высунулся из канавы и замахал рукой:

– Ходы сюды! – Батька покачал головой. Руки Андрея удалось освободить.

– Тикаем! У хлиб! – скомандовал Андрей.

Хозяйственный пацан, батька снова замотал головой:

– А кобыла?

Петлюровцы поползли в сторону от шляха, Андрей – в противоположную, Мефодий – по канаве вслед за кобылой, перенесшей обстрел весьма спокойно. Видимо, долгая жизнь и бурные события того времени приучили ее ничему не удивляться.

В конце концов он ее настиг. Развернул и поехал домой. Навстречу неслась кавалерия. На него не обратили внимания. Потом медленно, давая остыть коню, проехал богатырски сбитый командир в красных галифе. Открыв рот, выворачивая шею, батька провожал взглядом красные штаны.

– Макытру звэрнэш! Котовського нэ бачыв?! – крикнули ему.

О Котовском в тех местах были наслышаны, но сильней, чем его слова, батьку сразили красные галифе.

До призывного возраста батька дальше Могилёва-Подольского не выезжал. После армии решил пойти на рабфак и двинул в Харьков.

Прибыв утром на вокзал, закинул на плечо вещмешок и зашагал в сельскохозяйственный институт. Когда сзади раздался грохот и трезвон, не растерялся: в армии слышал о трамваях, догадался, с чем имеет дело, и проголосовал трамваю, как делал на шляху с машинами. После того за одиннадцать лет прошел путь от голосующего трамваю солдата до кандидата экономических наук и доцента, умело пользовавшегося городским транспортом.

Приехали мы в Сербы всем семейством числа 20 июня. Остановились у батькиной сестры, тети Оли. Она, вдова, теперь была старшей в роду.

По нашему с братцем мнению, тетя Оля обладала существенной особенностью – глаза ее были разного цвета: один – карий, другой – голубой. Именно этим она объясняла установившуюся на селе репутацию хорошей гадалки. К ней обращались не только по личным делам, прибегала и работница молочной фермы с вопросом, куда подевалась головка сепаратора. Раскинув картишки, тетя Оля дала четкий ответ: «Лэжить у ями». Заинтересованные лица обрыскали канавы возле фермы и в одной нашли искомую головку.

В недавнем прошлом тетин дар по-лженаучному называли «ясновидением», а по-научному – просто нехорошим словом. А неискушенные в научных спорах земляки, не задумываясь, поставили его на службу обществу. Одного только до сих пор не пойму: как с таким даром можно приглашать в гости родственников накануне войны? Видимо, не один только вождь утратил в то время дар предвидения.

Для нас с Юркой этот приезд в Сербы был первым более-менее сознательным свиданием с селом.

– Дывысь, пташка! – орали мы и бросались ловить на улице кур. Эмоции наши зашкалили, когда в тетином сарае мы увидели молодое кошачье семейство и немедленно запустили руки в его гущу. Тут же были наказаны шипением, царапинами и собственным испугом. Кошачья некоммуникабельность так шокировала нас, что к вечеру мы имели температуру по 37,8 на брата.

На фоне таких важных и интересных событий сообщение о начавшейся войне не произвело на нас сколько-нибудь сильного впечатления.

Удивленные переменой настроения родителей, мы как послушные и не очень здоровые мальчики забрались на подводу и двинулись на Вапнярку, не подозревая, что это начало пути в Сибирь.

В Вапнярке пришлось долго ждать: поезда шли по направлению к границе. Мы с Юркой глазели на солдат и технику, теребили отца вопросами. Мне лично понравился миниатюрный танк с коротким пулеметным носиком, именуемый красивым словом «танкетка». Потом на вокзальной площади я заметил грузовик, у которого за кабиной приделана печка, в которую из кузова солдат закладывал чурки. А если к нашей плите приделать колеса, она тоже поедет? Мои рационализаторские мысли были прерваны материнским шлепком:

– Ты как сбежал? А если бомба упадет? Убьет!

Я недоуменно посмотрел на маму. До сих пор мне казалось, она говорила достаточно разумные вещи. Но сейчас что-то путала. Разве могут нас убивать на нашей земле? Да еще ни за что ни про что? Да еще в такой прекрасный день? Да еще меня!

Мама дернула меня за руку.

– Пошли! – С моей головы упала тюбетейка. – Подними! – скомандовала мама.

– Я ее не ронял! Сама упала, сама пускай и поднимается! – возразил я.

Мама строго глянула на меня и неожиданно улыбнулась впервые за нынешний день.

Наконец какой-то поезд довез нас до Жмеринки. Там было много нервных людей и мало пищи. Зато мы встретили знакомую – жену папиного сослуживца, тетю Клаву, с дочкой Демирой и большой куклой. Тетя Клава очень обрадовалась, а Демка ничем, кроме куклы, не интересовалась.

Отец куда-то надолго отлучился, а появившись, потащил всех нас к поезду, стоявшему на дальних путях. Проводница подтвердила, что он пойдет в Киев. Отец погрузил нас и тетю Клаву с Демкой. Не добившись к тому моменту нужного результата от мамы, я обратился к нему «на предмет поесть».

– Может, тебе марципанов подать? – буркнул отец. Обиженный