Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

в компании называли «стороной А» – по обозначению долей, принадлежавших им в Purdue. Рэймонд и его наследники были «стороной В». Как ставленница Мортимера Кэти регулярно расспрашивала сотрудников, требуя новостей «для доктора Мортимера». У нее с отцом был похожий почерк[1054], из-за чего временами было трудно понять, кто из них какой письменный документ составлял. Тем временем Ричард все больше перетягивал на себя функции собственного отца, становясь его заменой, хотя Рэймонд по-прежнему работал в здании и имел полный контроль над фирмой. Напряжение между двумя полюсами семьи, Мортимером и Рэймондом, теперь повторялось в новой полярности между их детьми, Кэти и Ричардом. И в то время как старшее поколение могло казаться царственным и временами несколько отставшим от жизни, их дети отличались значительно меньшим добродушием. «Рэймонда и Мортимера считали начальниками добрыми и благожелательными, – вспоминал один бывший сотрудник компании. – А Кэти и Ричард были крайне самовлюбленными».

Кэти, со своей стороны, жаловалась, что в норуолкском офисе чувствует себя изгоем. «Были своего рода неформальные совещания, на которые они сходились каждый день за обедом», – впоследствии рассказывала она. В столовой для руководства Рэймонд Саклер держал совет с Ричардом, адвокатом Говардом Юделлом и другими доверенными советниками. «Меня на эти обеды не приглашали[1055], – отмечала Кэти. – Так что в той мере, в какой они должны были подключать меня, поскольку мы были равнозначными партнерами, они это делали, но не более того». Ей было «непросто» в компании, признавалась Кэти. Ричард явно метил в лидеры, но Кэти могла оспаривать его решения в такой форме, какая для сотрудников-не-Саклеров была бы немыслима и опасна. Она же могла себе позволить быть резкой. «Я не думаю, что последнее слово в том, чем занимается компания, обязательно должно оставаться за Ричардом, – заявляла Кэти. – Как и первое».

Когда Purdue уже приближалась к «патентному обрыву» МС-контина, Кэти и Ричард однажды сидели вместе за ужином в Коннектикуте. Ричард работал в отделе разработки и развития, сфокусировавшись на проблеме боли. Трудность заключалась в том, чтобы найти преемника для МС-контина. Истинно новой чертой этого препарата был не сам морфин, а система «контин», поэтому они с Кэти разговаривали о других лекарствах, которые можно было бы применять с этой системой доставки. На совещаниях они постоянно обсуждали имеющиеся возможности[1056], и Ричард подбрасывал разнообразные идеи. За ужином тем вечером Кэти предложила использовать оксикодон[1057] – опиоид, синтезированный в Германии в 1917 году.

По словам Кэти[1058], Ричард не знал, что такое оксикодон. И она ему рассказала: это один из опиоидов, химический «кузен» морфина, а также героина. Но оксикодон намного мощнее морфина. Это средство уже широко доступно как обезболивающее в таких слабых препаратах, как Перкодан (Percodan) и Перкоцет (Percocet). Но в этих таблетках содержится лишь небольшое количество оксикодона, поскольку в Перкодане он смешан с аспирином, а в Перкоцете – с ацетаминофеном[1059], и оба эти вещества могут быть токсичными, если принять их слишком много. Однако если применить чистый оксикодон с использованием системы «контин», наверное, будет можно применять большую дозу, которая будет постепенно поступать в кровоток, позволяя пациенту принимать более внушительное количество действующего вещества.

У Ричарда сохранились другие воспоминания[1060] об этом поворотном моменте в истории компании. «Этот проект стартовал в конце восьмидесятых», – говорил он. По словам Ричарда, идея принадлежала Бобу Кайко, а не Кэти. Действительно, в одной служебной записке от 1990 года Кайко предлагал оксикодон[1061], указывая, что у него «меньше вероятности привести к конкуренции дженериков на начальном этапе».

Хотя компания переехала в Норуолк, она по-прежнему имела представительство в Йонкерсе, в исследовательском центре Purdue Frederick на Со-Милл-Ривер-роуд. В то время как предприятие в Норуолке было современным и корпоративным, представительство в Йонкерсе можно было назвать каким угодно, но не таким: оно располагалось в здании бывшей ковровой фабрики и было окружено высокими заборами, ощетинившимися колючей проволокой. Это был неблагополучный район: однажды в конце 1980 годов в ближайшем водяном коллекторе был найден труп. «У нас порой случалось, что люди приезжали на собеседование по поводу работы, въезжали на парковку, оглядывались по сторонам и уезжали, даже не войдя в здание, – вспоминал один бывший сотрудник, работавший в центре. – Его ни по каким меркам нельзя было назвать гламурным».

Ларри Уилсон был химиком, пришедшим в исследовательский центр в 1992 году, и провел следующие 15 лет, работая в компании. В итоге его назначили в «оксикодоновый проект», как стали называть эту разработку. Первые усилия по созданию формулы не принесли успеха, и ко времени появления в проекте Уилсона группа разработчиков день и ночь трудилась над новым препаратом. «Когда срок действия патента на МС-контин подходил к концу, в него [оксикодоновый проект] стали вкладывать все больше усилий», – вспоминал Уилсон. Боб Кайко ежедневно курировал проект. Он нравился Уилсону[1062]: у Кайко был большой опыт лечения людей наркотическими веществами и он страстно верил в терапевтический потенциал оксикодонового продукта с пролонгированным действием.

Ричард Саклер тоже часто появлялся в центре, и Уилсон проникся симпатией и к нему. Пусть Ричард был властным, но Уилсону казалось, что у него нет «классового сознания»; проявлялось это в том, что он был готов разговаривать с любым человеком на любом уровне компании, помнил имена сотрудников и подробно расспрашивал об их работе. Это был не какой-нибудь высокий и далекий управленец, который хотел быть в курсе дел в общем, но не питал никакого особого интереса к работе «на земле»: когда дело дошло до оксикодонового проекта, Ричард сам работал на этой «земле». «Он много работал[1063]. Мне казалось, он вообще никогда не спит, – рассказывал Уилсон. – Я был не единственным, кто получал от него электронные письма в три часа ночи. У него просто появлялись всевозможные идеи».

Не всем был близок микроменеджерский стиль управления Ричарда. Он одним из первых освоил электронную почту и на совещаниях смущал присутствующих, уставившись в свой огромный переносной компьютер, словно вообще не слушая никого из говоривших, а потом внезапно поднимая взгляд и задавая неудобный вопрос. Периодически он вставал, подходил к стене, где была телефонная розетка, и подключал к ней компьютер. Тогда всем приходилось слушать звонки и трели, сопровождавшие подключение к интернету, чтобы он мог отослать очередное письмо. Трудовая этика Ричарда иногда тяжело сказывалась на тех, кто работал под его началом. Если вы после долгого рабочего вечера в полночь отсылали ему письмо, он тут же отвечал на него, заваливая вас встречными вопросами. Если вы не давали ему того, что он хотел, он звонил вам