Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

Часть проблемы, по мнению Боники и Ричарда, составляло то, что врачи до сих пор слишком неохотно назначали морфин людям, страдавшим от боли. Морфин может быть очень эффективным средством, когда нужно облегчить боль. Проблема, на взгляд Ричарда, заключалась в стигматизации этого наркотика. Стигму он приобрел, говорил Ричард, «в силу распространенного мнения, разделяемого и профессионалами, и обычными людьми, о том, что морфин – это наркотик заката жизни». Поскольку морфин долгое время воспринимался как наркотическое вещество с высоким риском развития зависимости[1041], врачи приберегали его для особенно тяжелых случаев. Как следствие, пациенты и их семьи часто протестовали против назначения морфина, поскольку в общественном воображении, по выражению Ричарда, это равнялось «смертному приговору».

Предназначением МС-контина было перекрыть эту терапевтическую брешь, предложив более доступный механизм доставки морфина – в форме таблеток. Участники конференции в Торонто придерживались общего взгляда, что морфин – превосходное лекарство, только применяется оно далеко не в достаточных масштабах. Да, пускай существует представление о том, что морфин потенциально аддиктивен, но, по словам врачей, выступавших в Торонто, такие страхи необоснованны. «Зависимость не возникает[1042] у пациентов, которым морфин требуется для обезболивания», – заверял в своем выступлении один из докладчиков, врач из Австралии по имени Экхард Беблер.

На протяжении всего симпозиума эта мысль – что когда морфин применяется для лечения боли, он на самом деле не аддиктивен, – повторялась неоднократно. Говоря словами одного из участников, вышедшего на пенсию онколога-радиолога из Луизианы Джерома Ромагосы, важно «противодействовать многочисленным мифам»[1043], окружающим морфин и другие опиоиды, которые, как известно, являются наркотиками, производимыми из опиумного мака[1044]. «Многие из этих мифов[1045] стали частью фольклора медицинской и медсестринской профессий»[1046], – жаловался Ромагоса. Ричард лично пригласил Ромагосу на симпозиум. Немного напоминая своей позицией Артура Саклера в те времена, когда тот разоблачал опасность Валиума, Ромагоса утверждал, что страхи людей перед привыканием к морфину чрезмерно раздуты, поскольку зависимость – это «психологический недуг»[1047] и возникает только в том случае, если морфином злоупотребляют «те, кому он не нужен».

Для Саклеров это была полезная идея. И симпозиум был окутан такого рода успокаивающим «клиническим» флером, который восхитил бы Артура, если бы тот был жив: высокое собрание докторов, беседующих на профессиональном медицинском языке, в здании медицинской школы. Однако в то же время все присутствующие сознавали, что Purdue Frederick нацелена на реализацию своего собственного морфинового продукта, МС-контина, в Соединенных Штатах. Президент медицинской школы в своей приветственной речи указал, что МС-контин уже «революционизирует канадский рынок наркотической анальгезии»[1048]. И Purdue была гарантом всего этого мероприятия. Закрывавший конференцию докладчик, британский профессор фармакологии по имени Джон У. Томпсон, позволил себе пошутить, обыграв патентованный механизм длительного высвобождения, примененный в МС-контине, и поблагодарил Purdue Frederick за «щедрое и пролонгированное действие гостеприимства»[1049].

Еще в 1950-е годы Артур Саклер понял, что хитроумный администратор от фармацевтики способен убедить предположительно независимых медицинских практиков поддержать его продукт. И это мероприятие было как раз таким тщательно срежиссированным спектаклем для утверждения выбранного продукта, о котором он мечтал. После симпозиума некоторые из присутствовавших на нем врачей выпустили совместное заявление. В нем говорилось: «Морфин – самое безопасное и лучшее лекарственное средство[1050] для лечения острой хронической боли».

* * *

Когда Purdue Frederick пустила МС-контин в оборот в Соединенных Штатах, он обрел невероятный успех, изменив судьбу компании. Purdue представилась возможность стать тем, на что надеялся Ричард Саклер: крупным игроком. Компания поймала идеальную волну в этом начинавшемся пересмотре подхода к обезболивающим средствам. Прибыли взлетали на такую высоту, которой никогда не удавалось достичь Сенокоту или Бетадину. Однако в то же время где-то на заднем плане тикали часы, и неумолимо приближался день, когда Саклеры должны были потерять свой эксклюзивный патент на морфиновые таблетки с пролонгированным действием, которые они представили миру. Ричард всегда придирчиво относился к деталям и теперь едва ли не маниакально следил за последними данными о том, сколько таблеток продает компания. «Надеюсь, на прошлой неделе продажи не упали[1051], – шутил Боб Кайко. – Когда дела идут скверно, Ричард бежит выключать освещение в кабине пилота, чтобы сберечь керосин».

В 1990 году Кайко послал Ричарду служебную записку: «МС-контин может со временем столкнуться[1052] с такой серьезной конкуренцией дженериков, что необходимо рассмотреть разработку других опиоидов с пролонгированным действием», – писал он. Если Purdue потеряет монополию на свое флагманское обезболивающее, вероятно, возможно применить систему «Контин» как механизм доставки и других опиоидов, чтобы обеспечить себе новые патенты.

Десятилетия спустя двоюродная сестра Ричарда, Кэти Саклер, будет утверждать, что это она первой предложила идею оксикодона. Кэти тоже была доктором медицины, получила диплом в 1984 году в Нью-Йоркском университете. В некоторых отношениях она была очень похожа на Ричарда: умная, бесцеремонная, властная, плохо социализированная. Она вступила в брак с женщиной по имени Сюзан Шэк и завела с ней двоих детей. Кэти получила свое имя в честь Кете Кольвиц, художницы-левачки из Германии, основным сюжетом творчества которой был пролетариат; возможно, это имя было отзвуком юношеского заигрывания Мортимера с коммунизмом. Но Кэти ее богатство не доставляло дискомфорта. Ей нравилось носить пояс от Hermes с пряжкой в виде большой буквы H. Вовлеченность Кэти в работу компании то нарастала, то ослабевала с течением времени, и одни сотрудники вспоминали, что она регулярно бывала в офисном здании, а другие вообще не видели никакого участия с ее стороны. Ее уровень вовлеченности в деятельность Purdue (как в значительной мере и все прочее), казалось, определялся прихотью.

Когда Артур Саклер был жив, Мортимер и Рэймонд сошлись и образовали единый фронт для противостояния старшему брату. Но после его смерти и между самими младшими братьями возникли значительные противоречия. Во время заседаний совета директоров братья садились на противоположные стороны стола и яростно спорили, обзывая друг друга в присутствии всего совета. Мортимер отличался говорливостью и темпераментом, а Рэймонд, несмотря на всю его внешнюю обходительность, был очень упрям. Однажды братья ссорились на совещании совета с такой озлобленностью, что перешли от психологических ударов к физическим, молотя друг друга кулаками. (Один из них промахнулся и нечаянно ударил адвоката[1053].)

Поскольку Мортимер большую часть времени жил в Европе, Кэти стала его глазами и ушами в Purdue. Она присутствовала там, в Норуолке, чтобы защищать интересы отца и его ветви семьи. Мортимера и его наследников