Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

кто-то обнаружил[1080], что, если разрезать маковую головку, из нее будет выделяться густой млечный сок, и эта жидкость обладает лечебными свойствами. Жители Месопотамии собирали мак. И шумеры тоже. Маковый нектар упоминается на ассирийских медицинских табличках[1081], относящихся к седьмому веку до нашей эры. В Древней Греции сам Гиппократ советовал[1082] пить белый маковый сок, смешанный с семенами крапивы, как средство от ряда недугов. Употребление этого вещества могло стимулировать сон, успокаивать нервы и вызывать характерное ощущение обволакивающего покоя и эйфории. А самым замечательным было то, что опиумный мак мог заставить боль уйти.

Если кому и казалось, что это растение обладает магическими свойствами, то даже в Древнем мире понимали, что в нем скрыты определенные опасности[1083]. Столь сокрушительной была его сила, что употребляющий мог стать одержимым ею, впасть в зависимость или вечный сон. Это растение умело убивать. Оно могло вызывать состояние расслабления столь глубокое, что в какой-то момент человек попросту переставал дышать. Опиумный мак мог использоваться как лекарство, но также применялся как яд и средство самоубийства. В символическом словаре римлян мак означал сон – но при этом еще и смерть.

Сила этого стройного цветочка была настолько необорима, что могла брать в заложники не только отдельных людей, но и целые общества. В XIX веке мак стал имперским орудием: прибыльная торговля опиумом побудила британцев дважды развязывать кровопролитные войны с Китаем. В отдельных частях Европы[1084] стало модно использовать этот наркотик как рекреационный[1085], он вдохновлял романтическую поэзию Сэмюэла Тейлора Кольриджа и Перси Биши Шелли. Врачи и химики пользовали опиумом пациентов при широком ряде заболеваний[1086], от лихорадки до диареи. В начале XIX века некий помощник аптекаря[1087] в Пруссии провел ряд экспериментов, в ходе которых сумел выделить химические алкалоиды из опиума и синтезировать этот наркотик. Он назвал новое вещество морфином – в честь Морфея из греческой мифологии, бога сновидений.

В своей книге[1088] «Опиум: история» Мартин Бут отмечает, что применительно к продуктам, выделяемым из опиумного мака, «история повторяется». Во время американской Гражданской войны морфин широко применялся как чудесное обезболивающее при ужасных ранениях, полученных на поле боя, но в результате породил поколение ветеранов[1089], которые после войны возвращались домой с зависимостью от этого наркотика. По некоторым оценкам[1090], в 1898 году четверть миллиона американцев были зависимы от морфина. Десятилетие спустя президент Теодор Рузвельт назначил комиссара по опиуму, доктора Гамильтона Райта, для борьбы с бичом злоупотребления. Опиум, предостерегал Райт, – это «самый пагубный наркотик[1091], известный человечеству».

Но так случилось, что группа химиков из Германии[1092] незадолго до этого сумела модифицировать морфин в новое вещество, героин, которое немецкий фармацевтический концерн Bayer начал массово продвигать на рынке как чудо-лекарство – более безопасную альтернативу морфину. Bayer продавал[1093] это лекарство в маленьких коробочках со львом на этикетке и указывал, что благодаря отличиям в молекулярной структуре героина он не обладает опасными аддиктивными свойствами морфина. Этот довод был невероятно привлекательным: на протяжении всей человеческой истории достоинства и недостатки опиума казались неразделимыми, как переплетенные нити двойной спирали. Но теперь, утверждал Bayer[1094], их удалось разделить с помощью науки, и благодаря героину люди могут получать все терапевтические преимущества опиумного мака без его недостатков. Более того, некоторые люди выступали за применение героина как средства лечения от морфиновой зависимости[1095].

Ни одно из этих утверждений не опиралось на факты. В действительности героин был примерно в шесть раз мощнее морфина и точно так же, как он, вызывал привыкание. Всего за пару лет медицинский истеблишмент обнаружил, что, оказывается, героин все-таки аддиктивен[1096]. У людей, принимавших его, часто развивалась неудержимая тяга к чудо-средству, а поскольку организм развивает толерантность к наркотику, с течением времени потребителям обычно требовались все бо́льшие дозы, чтобы ощутить чувство равновесия. Это свойство всех опиоидов. По мере того как организм привыкает к наркотику, становится необходимым принимать большее его количество, чтобы облегчить боль, вызвать эйфорию или просто избавиться от симптомов отмены[1097]. Динамику этого переживания врачи порой описывают как «пик и дно», за ощущением удовольствия следуют уныние и всеподавляющее, почти животное ощущение физической потребности. Физическая зависимость часто ведет к приступам изнуряющей ломки. Лишенный опиума, морфина или героина, зависимый человек будет корчиться, потеть и содрогаться в приступах рвоты, дрожать всем телом или биться в яростных конвульсиях на полу, как рыба на песке.

К 1910 году те самые врачи и химики, которые рекомендовали героин как лечебное средство, признали, что это, возможно, было ужасной ошибкой, и использование героина в медицинских целях сократилось[1098]. Bayer перестал выпускать этот наркотик[1099] в 1913 году. Но по-прежнему много оставалось тех, кому казалось, что в конечном счете риск того стоит. Генрих Дрезер, один из тех самых немецких химиков из Bayer, которым приписывают честь изобретения героина, по слухам, сам стал зависим[1100] от этого наркотика и умер от инсульта в 1924 году. Риски могут быть чудовищными, но и «приход» – несравненный. Опиоиды способны, пусть всего на несколько минут, избавить от эмоциональной боли, от дискомфорта, от тревожности, от нужды. Никакое другое человеческое переживание не может с этим сравниться. «Я умру молодым[1101], – однажды сказал о собственной зависимости комик Ленни Брюс. – Но это как целовать Бога». (Он действительно умер молодым[1102] – в сорок лет, голый, на полу своей ванной комнаты, от передозировки морфина.)

* * *

Всю жизнь Ричард Саклер предавался своим страстям с впечатляющим пылом. Как только оформилась идея представить ОксиКонтин, новый опиоид Purdue с системой контролируемого высвобождения[1103], в качестве преемника МС-контина, Ричард погрузился в этот новый проект с лихорадочной энергией. «Ты не поверишь, насколько я полон решимости[1104] сделать ОксиКонтин грандиозным успехом, – писал он одному другу. – Я почти что посвятил этому свою жизнь».

Ричард и сам работал не покладая рук, и безжалостно гонял подчиненных. «Вам нужен отпуск[1105], а мне нужна передышка от ваших электронных писем», – написал ему однажды Майкл Фридман, его вице-президент, ответственный за маркетинг. Фридман был одним из немногих людей в Purdue, которые могли себе позволить говорить с Ричардом в подобном тоне. Но он пользовался определенными поблажками, поскольку это сам Ричард привел его в компанию.

Возможно также, что Фридман оказывал особое влияние на Ричарда в ходе ОксиКонтинового проекта, поскольку он был руководителем маркетингового отдела, а у Ричарда были смелые планы по маркетингу