Российский колокол №3-4 2021 - Коллектив авторов

наверно, это дилер,

Или киллер, Саша, или

Силовых структур боец,

Или на дуде игрец,

Словом, кто-нибудь из этих,

Отмороженных, прогретых

Жаром нынешних свобод.

(«Возвращение из Шилькова в Коньково»)[16]

Так торжествует «свое», оказавшееся «чужим». А герою остается:

Спрятаться, скорчиться, змейкой скользнуть в траву.

Ниточкой тонкой вплестись в чужую канву.

(«Из цикла «Памяти Державина»)[17]

Противопоставление «своего» и «чужого»

Подобного рода противопоставление происходит тогда, когда лирический герой кибировского «Парафразиса» пытается восстановить разрушающиеся антиномии окружающего мира. Большая часть стихотворений сборника была написана в первой половине 90-х годов XX века. В них отражены постперестроечные реалии стремительно либерализирующегося общества, духовные, экономические, общекультурные издержки этого процесса. Относясь к «дивному новому миру» и к себе в нем с явной постмодернистской иронией, герой Кибирова явно пытается создать собственный космос и отгородиться с его помощью от стремительно нарастающего хаоса. А космос – это конкретные ценности, табу и твердые антиномии. Все это и оформляется через противопоставление «своего» и «чужого». Хаос нынешней жизни осознается и преодолевается через это противопоставление, через соотнесенность самого себя с пусть не идеальным, но своим прошлым, с позицией представителей этого прошлого:

Шишков в своем гробу не раз перевернулся

от мэрий, префектур, секс-шопов…

(«Игорю Померанцеву. Летние размышления о судьбах изящной словесности»)[18]

Герой Кибирова – поэт – с ироническим недоумением говорит о современной ему торжествующей литературе (литературе, которая всегда была совестью русской нации, высоким искусством):

Чтоб рукопись могла перешагнуть границу,

необходимо дать поболее того,

что сытых бюргеров расшевелит. Всего

и надо-то, мой друг, описывать пиписьки,

минет, оргазм, инцест, эрекцию и сиськи,

лесбийскую любовь или любовь педрил,

героем должен быть, конечно, некрофил,

в финале не забыть про поеданье трупа.

А чтобы это все не выглядело глупо,

аллюзиями текст напичкать. Вот рецепт.

(«Игорю Померанцеву. Летние размышления о судьбах изящной словесности»[19])

Эта «чужая» теперь литература противопоставляется «своему»:

Не получается. Ох, дикость наша, Игорь,

ох, бескультурье, бля! Ведь сказано – нет книги

безнравственной, а есть талантливая иль

не очень – голубой британец так учил.

Я ж это понимал еще в девятом классе!

А нынче не пойму. Отточенные лясы

все тщусь я прицепить и к Правде, и к Добру.

(«Игорю Померанцеву. Летние размышления о судьбах изящной словесности»)[20]

Но литература (искусство вообще) – всегда отражение действительности. Однако она же, по мнению лирического героя «Парафразиса», должна не только отражать действительность, но и остранять ее, интерпретировать, воспитывать нравы. В этом видит поэт свое (традиционное) призвание: отделять «свое» от «чужого»:

<…>

и все же, как тогда от мрази густобровой,

запремся, милый друг, от душки Борового!

Бог ему в помощь! Пусть народ он одарит

«Макдональдсом». Дай Бог. Он пищу в нем варит.

И нам достанется…

Это – «чужое», волею судьбы и исторического процесса становящееся «своим»:

И все же – для того ли

уж полтораста лет твердят – «покой и воля» —

пииты русские – «свобода и покой!» —

чтоб я теперь их предал? За душой

есть золотой запас, незыблемая скала…

(«Игорю Померанцеву. Летние размышления о судьбах изящной словесности»)[21]

Поэт традиционно представляет собой совесть русской нации, принимает духовные мучения за нее:

Великая, Малая, Белая Мама

и прочая Родина-Мать!

Теперь-то, наверно, не имешь ты сраму,

а я продолжаю имать.

(«Исторический романс»)[22]

Миссия поэта, по Кибирову, быть не над, а внутри жизни, вместе со всеми, принимать действительность и быть в ответе за нее:

Кому-то действительно мерзкая,

Но мне-то – сестра моя жизнь!

(«Из цикла «Памяти Державина»)[23]

Именно творчество для лирического героя «Парафразиса» является тем символистским «ковчегом души», который способен преодолеть хаос. Только нужно помнить о гармонии мира, которая заключается в его антиномичности. В частности, в четком осознании и противопоставлении «своего» и «чужого»:

Не отклоняйся, стой прямее,

а то нарушится баланс,

и хрустнет под ногой твоею

сей Божий мир, сей тонкий наст,

а то нарушишь равновесье —

и рухнет в бездны дивный шар!

Держись, душа, гремучей смесью

блаженств и ужасов дыша.

(«Из цикла «Памяти Державина»)[24]

Накануне

Павел Шарпп

Родился 1949 году в г. Тобольске. Окончил с отличием Днепропетровский госуниверситет. Доктор биологических наук, занимается научными исследованиями в области нейробиологии клеток мозга.

С 1999 по 2009 год работал по приглашению в университетах Великобритании (Кардифф, Манчестер, Лондон).

Начал писать эссе и рассказы со школьного возраста. В 16 лет написал фантастическую повесть, рукопись которой не сохранилась.

В 2020 в издательстве Интернационального Союза писателей была опубликована книга Павла Шарппа «У юмористов души смехом наизнанку».

Роман «Ирония на два голоса» в 2020 году был отмечен на конкурсе «Новый сказ» на премию им. П. П. Бажова. Автор получил звание лауреата II степени в номинации «Фантастика».

Роман о чудесах разума

рецензия на книгу Павла Шарппа «Ирония на два голоса»

История героя, спасающего мир от гибели, вступающего в борьбу с внеземным разумом, конечно, не нова. Более того, это одна из самых популярных тем в мировой фантастике.

Но писатель, доктор биологических наук, исследователь мыслительных процессов Павел Шарли, лауреат II степени конкурса «Новый сказ» им. П. П. Бажова в номинации «Фантастика» в своей новой книге «Ирония на два голоса» подошел к теме с неожиданной стороны. Герою книги Артёму уготована необычная судьба. И читатель с первых же строк ждет неожиданностей.

Сколько же рассказчиков в этом романе? Всю эту фантастическую историю наблюдает вместе с читателем незримый автор то из салона самолета, то чуть ли не в момент катастрофы, обернувшейся сном, то в спокойной беседе со своим псом. Если герой бесконечно ироничен по отношению к самому