Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018 - Коллектив авторов

и прозрачны, чем мы это видим свои быстрым бытовым зрением. Взгляд автора медлен. Пристален и внимателен. И это не только внешний взгляд, это взгляд внутреннего зрения. Мы забыли, что в человеке всего по два. Есть телесное зрение, есть неб6есное. Есть человек как тело и есть человек как душа. Есть вкус языка, а есть вкус души. И тот, кто владеет вкусом души, никогда не столкнется с проблемой лишнего веса, он берет от мира другую пищу и ему хватает. Быстрый и мертвый – прекрасное словосочетание, сразу дающее возможность понять, о чем идет речь.

Медленный взгляд проходит в сердцевину вещей, он дает возможность увидеть их сияющую суть, а не пыльную поверхность. Медленный взгляд поэта останавливает время точно так же, как световая (самая быстрая) скорость физического луча. Как мы видим, тихое ведет к сверхскоростному, остановленное время, втекает в вечность – иную модальность жизни, которая ждет нас не по ту сторону жизни, а проступает в деревьях, вещах, животных и людях уже сейчас, прямо сегодня. Но это надо научиться видеть. И слышать.

И когда опускаются сумерки, / И когда над домами рассвет, / Я представляю Ангела / Города Праги, / Благословляющего /Вас и меня, / Меня и вас, / Марина, Антон, Игорь… / И те, чьих я не знаю имен… / Музыка, тихая музыка / Звучит над домами, звучит…

Аврех, как уже сказано, ищет не противопоставлений, а той внутренней уравновешенности предмета и созерцателя, которая только и делает этот предмет созерцателю открытым. Родное открывается родному, открывается с доверием. Уравновещенность – великое слово. Об этом понятии, как животворящем говорили и писали и Конфуций и в Европе Гораций, и на Востоке Христос. Но дело не в громких, и от этог почти мертвых именах, а в самом состоянии, о котором идет речь. Наш век – век крайностей, что с одной стороны и стремления всего слиться в однородную массу, в размельченный как пудра состав, который легко формовать, которым легко управлять – вещество, состоящее из недолгих картинок и образов из политики, жизни «звезд», цифровых сетей, телефонов, от которых в больших городах лица становятся мертвенно-бледными, болтовни, сенсаций, страшных новостей по телевизору – всей этой бессмысленной иллюзорной информации, обессиливающей и приручающей человеческий ум.

Уравновешенность – это сила. Уравновешенность – это прямой позвоночник в хаотическом, страстном и бессильном мире.

Осенний день уравновешен / Покоем солнца и воды, / Его ни ненависть, ни нежность / Не беспокоят. Суеты / Он не несет и не приемлет. / В его руках горит звезда. /И свет ее он льет на землю. / Ты видишь этот свет? О да!

Автор видит свет, который дает ему власть и смирение одновременно – не слиться с бесформенным потоком современной распыленной цивилизации. Распыленной, потому что ушедшей в кровавые крайности, в противопоставление своей правды и «чужой», причем своя и чужая правды меняются на прямо противоположные каждые 15–20 лет. Это не смущает распыленный ум, ему все равно, у него никогда не было своей уравновешенности, своей силы.

Другая причина, по которой книжка кажется мне чрезвычайно интересной, заключается в том, что она организована, как документальный роман в письмах. Причем у него есть одна особенность – письмо этих писем экзистенционально, дневниково, открыто. И все эти письма – в одну сторону. И по мере их чтения перед нами развертывается история одной любви. Это необыкновенно живая и искренняя история, в которой ни слова не придумано, как не придуманы (вопреки нашим представлениям) ни ангелы, ни сферы, ни нездешний снег. Эти стихи работают не как «почти документ» или имитация документа, но они и есть самый настоящий документ, разворачивающийся у нас перед глазами в разных городах и пространствах – от Праги до Челябинска и от Снега до Ангела. Но отношения, о которых повествуют стихи и продолжающие их замечательные эссе отнюдь не сказочны, они написаны реалистично, но омыты чистотой взгляда, и это то сочетание, которое хотелось бы пожелать каждому. Это тот нерв и то состояние, которое делает из лирической книжки экзистенциальный документ, а проще говоря – историю, полную жизни, слез, любви и надежды.

Метафизические строки с Ангелами, небесными сферами и чудесными волшебными городами без сопротивления продолжаются стихами, в которых явлены знакомые лица, дома города-мегаполиса, портретные зарисовки друзей, размышления о музыке, городах и небе.

Этот гремучий и одновременно тихий и приглушенный словно бы светом снега сплав жанров делает книгу особенно ценной. Прочитав ее, вы станете немного спокойнее, немного счастливее, чище. И возможно вам, как и мне, захочется какое-то время побыть в тишине, а выйдя оттуда, сказать автору: «Спасибо!»

В молчанье полном – тишиной —

В старинном храме только свечи

горят.

И ангел за спиной Крылами укрывает плечи.

И хочется уже упасть, и…

Но он крылами нежно держит

Престолы, Силы, Власти. Верь же!

Открой себя! Чтоб только свет!

Проникнуть мог в твое сознанье,

Чтоб засияла даже тень.

А тело в звездное сиянье

Скорей одень.

Примечание: Андрей Тавров – поэт, редактор. Живёт в Москве

Ефим Гофман

Моментальные снимки

(Плавучий мост 2-2018)

1.

Первое, что обращает на себя внимание в подборке Игоря Караулова – обилие вопросов. Собственно говоря, с вопроса рассматриваемая подборка и начинается. Приведём строки, открывающие первое из её стихотворений: «Ты хочешь знать, что делал я на воле?» / спросил меня охранник в средней школе, / зауропод по кличке Заурбек».

Фигура упомянутого охранника обозначена здесь предельно скупыми, но достаточно броскими штрихами: «на воле» – значит, по всей вероятности, человек этот и за решёткой сиживал; кличка Заурбек (вместо имени) явно означает его былую причастность к уголовному миру. И, наконец, насмешливая характеристика с помощью однокоренного с кличкой слова з а у р о п о д – или, иначе говоря, динозавр, существо доисторических времён – явно намекает на то, что мы имеем дело с неким угрюмым, звероподобным амбалом.

Но вернёмся к вопросу: «что делал я на воле?". Задаётся им вроде бы персонаж-охранник. И в то же время – явно ощущается, что автор не прочь переадресовать вопрос (пусть и в существенно переосмысленном виде)… самому себе. Оказывается, поэту, по его собственному признанию, уже давно высверлили «дырку в черепе» безрезультатные поиски разрешения достаточно серьёзной и непростой проблемы: «И жизнь моя <…> /, теряется, не знает, что ей делать / на этой в о л