У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №1(3) 2018 г. - Альманах Российский колокол

моей памяти он остался щуплым, миниатюрным человеком, элегантным и подтянутым, слегка холодноватым, нервно-взрывным и, конечно, ранимым. Пульсирующий сгусток энергии и идей.

Если вспоминать его путь, то это поиски себя: институт востоковедения, попытка стать геологом и, наконец, кино, мастерская Михаила Ромма. Но и кино поначалу не получалось, и сам Андрей признавался: «Я никогда не понимал, что такое кино… Не видел в этом своего призвания… Я начал снимать картину “Иваново детство” и, по существу, не знал, что такое режиссура. Это был поиск соприкосновения с поэзией. После этой картины я почувствовал, что при помощи кино можно прикоснуться к духовной какой-то субстанции…»

Первая картина – и первый успех, нет, триумф. Фильм завоевал Гран-при на международном фестивале в Венеции, а затем призы ещё ряда фестивалей – в Акапулько, в Сан-Франциско… 1962 год – Андрею 30 лет. Осенью того же года Тарковский включён в делегацию маститых кинематографистов на поездку в США. И первый оскал зависти. Мэтров раздражал Тарковский своей свободой, раскованностью суждений, и вскоре маститые лауреаты показали молодому таланту, кто в советском кинематографе хозяин.

Следующая картина – «Страсти по Андрею» была показана в Союзе кинематографистов СССР в декабре 1966 года. И все были поражены отсутствием сусального умиления и героизации, присущим советским историческим фильмам, ну, а честный и жёсткий реализм ленты просто ошеломил: так до Тарковского никто не снимал. Разумеется, сразу разнос, обструкции и запрет на выход творения Тарковского на экран. Картина продержалась в запрете 5 лет и вышла на экраны страны лишь в 1971 году под названием «Андрей Рублёв». На другие поправки Андрей не пошёл, хотя его убеждали и ломали их сделать: что-то убрать, что-то смягчить, что-то подкрасить. На всё это Тарковский отвечал решительным «Нет!».

После «Андрея Рублёва» Тарковский жил за гранью нищеты и находился в глубокой депрессии. В своём дневнике он писал: «Что это за поразительная страна, которая не хочет ни побед на международной арене нашего искусства, ни новых хороших фильмов и книг? Настоящее искусство их пугает. Это, конечно, естественно: искусство, без сомнения, противопоказано им, ибо оно – гуманно, а их назначение – давить всё живое, все ростки гуманизма, будь то стремление человека к свободе или появление на нашем тусклом горизонте явлений искусства. Они не успокоятся до тех пор, пока не уничтожат все признаки самостоятельности и не превратят личность в скотину. Этим они погубят всё: и – себя, и Россию».

Наконец, «Андрей Рублёв» вышел на экраны и потряс зрителей своей выразительностью и мощью. Лишь чиновники от кино скрипели зубами и негодовали. «В газете ни слова о том, что “Рублёв” вышёл. Во всём городе ни одной афиши. И всё равно все билеты раскуплены», – с горечью записывал Тарковский в своём дневнике.

Новый фильм – новые неприятности. К «Солярису» (1972) предъявили 32 замечания. По поводу героя фильма: «К какому лагерю принадлежит Кельвин – к социалистическому, коммунистическому или капиталистическому?..» Неожиданно для Тарковского запротестовал и Станислав Лем, по роману которого и был подготовлен сценарий картины. «Тарковский снял совсем не “Солярис”, а “Преступление и наказание”», – заявил польский писатель в адрес режиссёра. Но у Тарковского была своя правда: для него Дом, Земля оказались ценнее, чем зловещий и непонятный космос. Фильм в Каннах получил специальный приз, и публике «Солярис» понравился (только за год его посмотрели 10 миллионов зрителей).

За «Солярисом» последовал абсолютно земной фильм «Зеркало» (первоначальное название «Белый, белый день»). Заявка на ленту была подана в 1967 году, а картина вышла в 1974 году через многие препоны, мытарства и хулу. Обсуждение «Зеркала» на «Мосфильме» было бурным: страсти кипели «за» и «против». Один киночиновник возмущался: «“Чапаева” до сих пор сделать не могут, а вот “Зеркало” сделали!..» Патриарх советского кино Александров почти визжал: «Мы – строители духа, должны строить духовный мир социализма, должны поддерживать и воодушевлять людей… А эта картина не идёт по магистральному пути развития нашего советского искусства». И требование: «Весь фильм необходимо освободить от мистики…» В итоге картину Тарковского определили шедевром «второй категории» с соответствующим пониженным количеством копий и авторским гонораром. По существу, истинный киношедевр зарубили. И опять непризнание наверху и восторг среди обычных зрителей.

О своей принципиальной позиции Андрей Тарковский говорил так: «Любой художник в любом жанре стремится выразить, прежде всего, внутренний мир человека. Я неожиданно для себя обнаружил, что все эти годы я занимался одним и тем же, пытался рассказать о внутреннем конфликте человека – между духом и материей, между духовными нуждами и необходимостью существовать в этом материальном мире. Этот конфликт является самым главным, потому что он порождает всё, все уровни проблем, которые мы имеем в процессе нашей жизни…»

Если воспринимать фильм, как этапы жизни, то следующий отрезок – это «Сталкер» (1979) по мотивам повести братьев Стругацких «Пикник на обочине», и опять картина отразила внутренний мир самого Тарковского и далеко ушла от замысла писателей. Зловещий мир, пугающая зона, и где-то там в ней прячется комната желаний. И, как обычно, у Тарковского прекрасный подбор актёров, играющих пронзительно и психологически точно (Солоницын, Кайдановский, Фрейндлих). Ну и, разумеется, снова придирки начальников и экспертов: «Это не так! А это что?!.» На одном из обсуждений Тарковский просто вскипел: «Меня интересует мнение только двух зрителей: фамилия первого – Бергман, фамилия второго – Брессон».

«Сталкер» вышел в прокат, но материальное положение режиссёра от этого не улучшилось, он буквально бедствовал. Я помню, пришёл к Андрею, когда он жил где-то в районе проспекта Мира, в комнате, где стоял его письменный стол, на потолке зияла настоящая чёрная дыра: денег на ремонт, естественно, не было.

Молодые многого не знают. Им кажется, что Тарковского почитали и носили на руках. Однако это не так. Андрей Тарковский задыхался в железных объятиях идеологической цензуры, ему не давали свободно работать и творить. Каждый его фильм шёл к зрителю, как Христос на Голгофу.

Из письма Андрея Тарковского отцу, поэту Арсению Тарковскому: «…Может быть, ты не подсчитывал, но ведь я из двадцати с лишним лет работы в советском кино – около 17-ти был безнадёжно безработным. Госкино не хотело, чтобы я работал! Меня травили всё это время, и последней каплей был скандал в Каннах, где было сделано всё, чтобы я не получил премии (я получил их целых три) за фильм «Ностальгия»… Когда у меня был 50-летний юбилей. Не было не только выставки, не было даже объявления и поздравления в нашем кинематографическом журнале, что делается всегда и с каждым членом Союза кинематографистов.