Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018 - Коллектив авторов

это лодка. Я спал под лодкой —/и посылал сороку за новой водкой./Плакал мой бог и лицо вытирал пилоткой… (Юрий Казарин, «Дерево – это снег…»)

Хотя здесь предпочтительно вести линию родства от его учителя – Майи Петровны Никулиной. И рядом с Юрием Казариным бок о бок сразу встают Аркадий Застырец и Евгений Касимов, а наиболее последовательным продолжателем такого «города-текста» выступает Константин Комаров.

Только ахнешь, всплеснув рукавом,/поразбрызгавши капельки водки…/ Я хотел бы вернуться в тот дом,/только там нынче серые волки./ Синий снег не снижает жары,/по которой когда-то мы вплыли/ в райский рой золотой мошкары/или в царствие огненной пыли.

(Константин Комаров, «Кровь ленивее и лиловей…»)

Но все эти персоны уже возникали ранее (как и многие другие авторы четвёртого тома), потому хотелось бы рассмотреть новые голоса. Если третий том наиболее широко представил Екатеринбург, то четвёртый – Пермь и Челябинск, а также показал осиротевший без Евгения Владимировича Туренко Нижний Тагил. Екатеринбург на данный момент богат женскими голосами: Инна Домрачева, Евгения Изварина, Юлия Подлуб-нова, Екатерина Симонова, – но порадовал введением в «храм» антологии Юлии Кокошко, в прежних проектах УПШ представленную прозой.

Вылет из Вены на облаке пыли —/в расу носов, в полосу любопытства,/ коего столько жужжит на земле,/чтобы успеть в таковом ремесле./ Смотры, феерии, перья и холст…/В западном воздухе – скирд петухов,/ в чье озаренье возложен приход —/многие тыквы, реторты, крепышки,/ урны, где тлеют мирские дела…

(Юлия Кокошко, «Часы путешествий»)

Пермь выделилась Владимиром Кочневым. Работающий исключительно в рамках верлибра, он крайне непривычно выглядит на фоне почти обязательной для УПШ силлабо-тоники:

в чужом доме/я надел чужие ботинки/и гуляю по этажам/ вслушиваясь в эхо подошв/это так странно/как будто говорить/ с кем-нибудь/черные перчатки голубей/аплодируют/снежному утру (Владимир Кочнев, «в чужом доме…»)

А с другой стороны его тексты настолько похожи на ранние тексты Андрея Санникова, родившегося в Пермской крае, что видно, насколько долго сохраняются «интонации» места.

Челябинск целиком находится под влиянием Виталия Олеговича Кальпиди, потому наиболее интересно рассматривать тех, кто из-под его опеки вырывается. Александр Самойлов достаточно часто соотносится критиками с Дмитрием Александровичем Приговым, куски прямой речи в его стихах напоминают о концептуализме, но в них гораздо больше эмоциональной вовлечённости автора:

евтушенко был не настоящий/настоящего сложили в длинный ящик/ отключили функцию ума/и отправили на станцию зима/ сколько их таких по всей россии/ящиков лежит по всей россии/ то песок то снег запорошит/то как будто мышка шебуршит (Александр Самойлов, «евтушенко был не настоящий…»)

Александр Маниченко в таком случае может быть соотнесён с Дмитрием Воденниковым и стратегией «новой искренности»:

предательским телом краской стыдливой/чем-то внутри/семечком спермой слюной царапиной прокушенной губой языком неповоротливым некрасивым/говоришь во мне/через меня говори

(Александр Маниченко, «Финал»)

Но в интонациях Александра больше взято от песни, он организует свои высказывания не как личные, а хоровые, возвращая в русскую поэтическую речь древнегреческий театр.

Наталия Санникова, вместе с Александром Маниченко, Евгением Смышляевым и Константином Рубинским, делающая в Челябинске поэтический фестиваль «InВерсия», а прежде ведущая педагогическую работу в городе Каменск-Уральский, на первый взгляд почти неотличима от образа, раскрытого в предыдущем томе. Однако её речь становится всё более манифестированной, это уже не фиксации ускользающего бытия, а вскрытые гнойники и претензии к миру, скорее естественные для подростка, но усиленные жизненным опытом и культурным багажом:

Но страшные сны им снятся,/это, оказывается, неизбежно,/

страх человеку зачем-то нужен./Однако, если он компенсируется любовью,/

жизнь даже во сне побеждает —/и страх, и темноту, и смерть – всё./

Правда, кроме любви есть ещё искусство,/оно тоже сильнее смерти,/

но если б не папа,/я б никогда об этом не догадалась.

(Наталия Санникова, «В детстве я думала, отец меня ненавидит…»)

«Нижнетагильская школа» почти полностью перебралась в Екатеринбург, либо вышла за пределы страны. Каждый из выпускников по-своему несёт находки Евгения Туренко. Сейчас к их екатеринбургскому бытованию примыкают Егана Джаббарова и Анна Лукашёнок. А сам Тагил раскрыл альтернативные голоса: Анастасия Журавлёва, Елена Ионова, Алексей и Елена Мироновы – представляющие не столько существовавшую до них локальную традицию, сколько самостоятельное созревание.

Всего четвёртый том вместил стихи 74 авторов, а также сделанные ими переводы или вариации на стихи поэтов из 20 стран. Внесение в антологию блока переводов окончательно подтвердило, что УПШ прервала с принадлежностью к конкретной территории, на данном этапе преобразившись из провинциального культа в развивающийся эгрегор.

Зачем? – Чтобы продолжаться.

Примечание: Сергей Ивкин – поэт, художник, редактор. Лауреат премии MyPrize-2018. Дипломант Первого Санкт-Петербургского поэтического конкурса им. И.А. Бродского в номинации «Большое стихотворение» и «Илья-премии». Живёт в Екатеринбурге.

Нина Гейдэ

Музыка чернил

Евгений Чигрин. Невидимый проводник. – М.: У Никитских ворот, 2018. – 204 с.

Четвёртая книга одного из самых загадочных и парадоксальных – а потому и одного из самых интересных, на мой взгляд, современных поэтов Евгения Чигрина называется «Невидимый проводник». В названии книги, как в закрытом ещё бутоне необычного поэтического цветка, который самым неожиданным образом открывается читателю – уже дан ключ к пониманию экзистенциальной сути поэзии Чигрина: нам предстоит путешествие не только по земному видимому миру, но и по невидимым просторам бытия и даже небытия. Таков бесконечный диапазон неисчерпаемо многоликого сочинительства Евгения Чигрина.

Книга разбита на восемь глав: «Старый кочевник», «Демоны водостока», «Барочный морфий», «Лампа над морем», «Музыка с листа», «Летающий мальчик», «Мойры глиняных флейт», «Сплошной сюжет». Восемь оригинальных алмазных граней, каждая из которых сверкает своими поэтическими открытиями и в то же время является частью единого творческого замысла «Невидимого проводника».

Что в первую очередь отличает Чигрина от многих других поэтов? Для него ни в жизни, ни в поэзии не существует запретных тем: земля и небо, тьма и свет, грех и святость существуют в неразрывном единстве и одинаково интересны автору: «Я живу между смертью и солнечным нежным огнем, где смятенье стиха и греха неизменно в повторе…»

Смелость постижения и отражения разных измерений бытия у Чигрина ничем не ограничена, его поэтическая искренность завораживает.

Я в полусне иллюзий прикоснусь

К твоим губам, в которых счастье слепо

Грехопаденьем первым…Обернусь

На райский шум открывшегося неба…

(«Предновогоднее»)

Чигрин с чутким вниманием открыт всем явлениям жизни, которым он не торопится дать какую-то оценку, он просто переводит всё увиденное и прочувствованное на поэтический язык и делает это мастерски. По его собственным словам – рифмует земное и «небесное на русском». Его умная интеллектуальная поэзия легка и ненавязчива –