Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2 - Альманах Российский колокол

законе, дал ему ствол и побольше патронов, зная, что ствол засвеченный по разным мокрым делам. Он обрёк дедушку Додика и его двух племянников на смерть. Он понимал, что дедушка Додик отдаст жизнь за своего внука, ибо это был основной инстинкт армянского народа, у них всегда в первую очередь гибли старшие, давая жизнь молодым. Поэтому они и выжили в самые суровые времена истории и сохранили свой язык, культуру и нацию. Конечно, ствол был мокрый и использовался в двух, а может, и трёх нападениях на инкассаторов, но смерть двух племянников и дедушки Додика списала все эти дела. Он знал, что милиция

и прокуратура повесят всё на этих трёх армян, тем более что пистолет фигурировал в трёх ограблениях, а в живых никого не осталось. Конечно, потрясут родственников, но денег не найдут. Все деньги попали в воровской общак.

Как и предполагал дядя Сеня, дедушку Додика выследили милиционеры, и он погиб в перестрелке. Вот такой получился «чиндыр, пындыр, запупындр». Денег на похороны всех троих армян дядя Сеня дал. И каждый месяц мать Давида получала по двести рублей до двадцатилетия сына.

Давид хорошо учился, а в старших классах мать нанимала ему репетиторов по химии и биологии. Он без труда поступил в Алма-Атинский мединститут, окончил его с отличием, женился, и судьба улыбнулась ему: Давид выиграл грин-карту в начале девяностых и всей семьёй поехал в США. Видно, кто-то наверху решил отплатить ему за потерю двух дядей, Самвела и Артура, и, конечно же, за смерть дедушки Додика. Он стал доктором медицинских наук, одним из ведущих специалистов с мировым именем в области нейрохирургии и поселился в Майами. В разговорах с Николаем Бурмистровым он часто вспоминал Кентау, своего покойного дедушку. Давид рассказывал, что он любит ночами гулять по океанскому берегу, особенно когда в океане бушует шторм. Ему кажется, что души дедушки Додика и двух его дядей, Самвела и Артура, спускаются с небес и разговаривают с ним на гребнях океанских волн. Они кричат ему: «Давид, будь счастлив, здоров и богат!» Потом с грохотом бьются о берег, снова поёт сильный океанский ветер: «Чиндыр, пындыр, запупындр».

Однажды в разговоре он стал ругать дядю Сеню. Говорил, что он жёсткий и злой, что именно он послал на смерть его родных. Это очень не понравилось Николаю Бурмистрову, и он сказал ему:

– А при чём тут дядя Сеня, если твой дедушка Додик не понимал, что такое вор в законе? Думал, что он самый умный и хитрый. Но, как говорится, на хитрость есть другая хитрость.

– Ну, дядя Сеня мог бы подать в суд на дедушку Додика, и его бы просто посадили на пять лет с возмещением ущерба, как это делается в цивилизованных странах. А он поступил с ним жестоко и не пожалел, обрекая его на смерть! – ответил ему Давид.

– Ну а кто и когда жалел самого дядю Сеню? Прежде чем кого-то судить, сам побудь в его шкуре. Попробуй стать в десять лет кулацким выкормышем, а в двенадцать – попасть в сталинский ГУЛАГ, а потом на фронте пройти от Сталинграда до Будапешта, и всё в штрафбате. Помню, как-то раз пацаном спросил его: «Что это у тебя, дядя Сеня, за нашивки такие на пиджаке?» А дело было как раз перед баней. «Пойдём в баню, – сказал, – и я тебе всё расскажу». А в бане он разделся и стал рассказывать: «Вот видишь сквозное пробитие в плече? Это лёгкое ранение, я его в Сталинграде получил, это жёлтая нашивка. А этот шрам посреди живота – это тяжёлое осколочное, под Курском от немецкой мины, а на спине шрам – это под Бобруйском от немецкого снаряда осколок меня шандарахнул, это две красные нашивки. Ну а эти два лёгких в левую ногу: одно – в Польше, под Краковом, а второе – в Венгрии, пулевое, от шмайсера. Нашивки с пиджака спороть можно, а вот шрамы с тела – никогда. Теперь понял, что такое две красные нашивки и три жёлтые?» И после такой жизни он разве сможет кого-то жалеть? – сказал ему Николай Бурмистров.

– Ну ведь мой дедушка Додик не знал, что дядя Сеня – вор в законе, а в наколках он плохо разбирался, – сказал ему Давид.

– А незнание законов и понятий не освобождает от ответственности за содеянное, – ответил ему Николай Бурмистров.

– Я понял вас, Николай, вы такой же, как и он, – злой и жестокий. И мне неприятно с вами общаться! – сказал ему Давид Асулян.

– Что тут скажешь? Хозяин – барин, как скажешь, так и будет. Дядя Сеня, конечно, жестокий, но справедливый и слово своё держал всегда, – ответил ему Николай Бурмистров.

Больше Давид Асулян не звонил ему никогда. Но в памяти Николая Бурмистрова дядя Сеня хоть и был вором в законе, но остался светлым, добрым и справедливым. Помнил он, как рассказывал дядя Сеня про своего дедушку Матвея. Он любил своего деда, помнил, как ходил с ним на охоту, по грибы и на рыбалку. Как пили на ранней зорьке парное молоко. Помнил он и то, что деда Матвея расстреляли в 1938 году в бутовских лагерях за антисоветскую пропаганду и агитацию. А на всю семью поставили клеймо ЧСВН – член семьи врага народа, а потом, уже на зоне, в 1940 году, его вызвал к себе оперуполномоченный капитан Гудимов и предлагал ему, чтобы он отрёкся от своего деда Матвея. На что дядя Сеня ответил:

– Конечно, гражданин начальник, вы можете меня поставить к стенке, если я не отрекусь от своего деда Матвея. Воля ваша. Но если я отрекусь сегодня от своего деда Матвея и предам его память, то завтра я продам свою Родину. А ни того, ни другого я делать не хочу и не буду.

– Ступай. А отрёкся бы – глядишь, по условно-досрочному освобождению вышел бы и уже через полгода на свободе рассекал бы, – сказал ему оперуполномоченный капитан Гудимов.

– А мне, гражданин начальник, всё это впадлу. От родни и Родины отрекаются только петухи, – ответил дядя Сеня капитану Гудимову.

– Ступай в свой барак и на вечернюю проверку не опаздывай! – сказал ему капитан Гудимов, потом подошёл к окну и долго смотрел дяде Сене в спину, думая о своём.

Но один урок, который преподал дядя Сеня Кольке Бурмистрову, тот усвоил на всю жизнь. «Никогда не води дружбы с блатными, никогда не играй с ними в карты и не имей с ними никаких дел, до хорошего это не доведёт», –