Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2 - Альманах Российский колокол

Сеня, я как-то иду, а участковый, капитан Воронов, тебе честь отдаёт? – спросил дядя Паша.

– Да понимаешь, командир, капитан Воронов, конечно, знает, что я урка конченый и тюрьма по мне плачет, он не мне честь отдаёт, а орденам кланяется. Как говорится, нам не кричать «ура» и не писать «считайте коммунистом», – ответил ему дядя Сеня.

Удар 8

– Ну что ж, Андрей Викторович, ваш удар, – сказал один майор другому.

Андрей Викторович тщательно прицелился и ударил шаром номер 13 в шар номер 3. Шар номер 3 в лузу не попал, а прокатился по зелёному полю бильярдного стола, словно время по жизни, потом ударился о борт и влетел в противоположную лузу с ходу.

20 октября 2010 года, Москва

Бурмистров сидел в интернете, на сайте «Одноклассники», как вдруг на него вышел какой-то американец по фамилии Асулян и имени Давид. Бурмистров вглядывался в его фотографию, и где-то в глубине памяти он узнавал знакомые черты. Но кто это и где Бурмистров видел эти печальные глаза и эти густые брови, он никак не мог вспомнить. Между тем незнакомец вышел на связь и спросил: «Вы Николай Бурмистров? Я вас давно искал. Вы когда-то жили в городе Кентау, и я с вами играл в доме у дяди Паши и дяди Сени. Я тот маленький Давид. А помните моего дедушку Додика, как он с нами играл в игру “Чиндыр, пындыр, запупындр”?»

И память словно ожила яркими пазлами воспоминаний, и детская память, словно яркая звёздочка, падающая с небес, озарила эти пазлы. Николай Бурмистров вдруг вспомнил, как однажды играл во дворе со своим младшим братом и к ним привезли маленького армянского мальчика, которого звали Давид. Маленький мальчик плакал и бился в истерике. Он кричал: «Хочу домой, к дедушке Додику и маме!» Привёз его дядя Сеня с каким-то другом по кличке Штрих. Они его не слушали, просто сказали: «Мы вам кореша привезли, поиграйте пока с ним. А потом идите обедать». Потом и дядя Сеня, и его друг Штрих ушли. Маленький армянский мальчик поначалу не играл ни с Колькой Бурмистровым, ни с его братом Вовкой – просто сидел и грустно смотрел на дорогу. Ел он неохотно, как говорят, без аппетита. А на вопрос Кольки Бурмистрова, как он здесь оказался, ответил довольно странно:

– Меня дедушка в карты проиграл.

– Как это, в карты? Мы с братаном играем в карты на щелобаны, но на людей разве можно играть? – спросил его Колька Бурмистров.

– Ну раз меня проиграл мой дедушка Додик, значит, можно, – ответил ему маленький мальчик Давид.

Через два дня в гости к дяде Сене пришёл дедушка Давида, которого и правда звали как-то странно – дедушка Додик. Он сперва пошёл с дядей Сеней в сарай. А тем временем Колька с младшим братишкой Вовкой быстро забрались на чердак сарая и стали за ними подсматривать. На детском языке это была простая игра, которая называлась «игра в шпионов». Но увиденное через щели в потолке сарая навсегда врезалось в память, как метеорит врезается в землю. Первый раз в жизни Колька Бурмистров увидел настоящий пистолет ТТ, чёрный, громадный, весь покрытый маслом, и услышал слова, которые говорил дядя Сеня дедушке Додику:

– Скачок на Сбербанк – дело серьёзное, вот тебе волы-на и маслят шестнадцать штук, должно хватить на двух инкассаторов. Приносишь пятнадцать штук – и свободен, и внука можешь забрать сразу. Как говорится, деньги вперёд. Ты парень фартовый, а то, что на дело берёшь своих двух родственников, – это правильно: родственники, если что, не продадут тебя краснопёрым.

Потом он достал пистолет и патроны и отдал их дедушке Додику.

– А с внуком поиграть можно? – спросил его дедушка Додик.

– Можно, но только три часа и ни минуты больше, за ним придёт Штрих, и чтобы было без соплей! – сказал ему дядя Сеня.

Колька и Вовка Бурмистровы быстро спустились с чердака, так что ни дядя Сеня, ни дедушка Додик не заметили. Потом дедушка Додик играл с тремя пацанами в свои незабываемые игры. «Чиндыр, пындыр, запупындр!» – говорил он и ловко подкладывал под подушку маленькие шоколадки и конфеты. Эта игра осталась в памяти Николая Бурмистрова навсегда. Уже потом, когда у Николая появились свои дети и внуки, он играл с ними в игры дедушки Додика: в «чиндыр, пындыр, запупындр», в «красавицу», «небо упало» и так далее. Большой он выдумщик был, дедушка. Помнил Николай Бурмистров и то, как плакал Давид, когда уходил дедушка Додик. Он плакал, цеплялся за ноги дедушки, но дядя Штрих был неумолим, просто отрывал его от дедушки Додика, не обращая внимания на истерики и плач.

Помнил Николай Бурмистров и то, как однажды вечером вернулся дедушка Додик – он просто шатался от боли и пах йодом, бинтами и кровью. В жизни Бурмистрова было всякое, но этот запах боли он запомнил на всю оставшуюся жизнь. Дедушка Додик принёс какие-то большие сумки и положил их в сарае. Потом пришёл дядя Сеня. Колька и Вовка Бурмистровы, как всегда, шпионили. Колька слышал и видел, как дядя Сеня сказал дедушке Додику:

– Сколько капусты накосил?

– Да сорок три штуки с копейками, – ответил ему дедушка Додик.

– А племянники твои где, Самвел и Артур? – спросил его дядя Сеня.

– Их обоих завалили инкассаторы, меня ранили, но я ушёл и капусту приволок, – ответил ему дедушка Додик.

– Значит, так, мне лишних бабок не надо. Завтра твоего внука Давида отвезу к матери в Алма-Ату, и будем платить по двести рублей каждый месяц до совершеннолетия твоего внука его матери, сам понимаешь, если все бабки твоей дочке отдать, краснопёрые вмиг всё заберут и ещё ей припишут соучастие. А слово моё, вора в законе, оно твёрже алмаза. Вот тебе ещё маслят, волына у тебя есть, и давай двигай, а то ты ещё хвоста краснопёрого приведёшь.

Дедушка Додик пошёл прощаться со своим внуком. Шпионы Колька и Вовка быстро спустились с чердака сарая по лестнице и стали смотреть, как дедушка Додик прощается с Давидом. Он уже не играл с ним в свои «чиндыры, пындыры, запупындры», а просто стоял и обнимал внука, а из глаз его капали слёзы. Кольке и Вовке Бурмистровым было всё равно, но что-то страшное и жуткое висело в воздухе, давя тишину фатальной неизбежностью. Потом пришёл дядя Штрих и коротко сказал:

– Всё, давай вали, Додик.

Давид стоял грустный и задумчивый, смотрел вслед уходящему дедушке. Он не плакал – просто понимал каким-то двадцать пятым чувством, что видит своего дедушку в последний