Альманах «СовременникЪ» №6(26) 2021 г. (в честь 130-летия со дня рождения Михаила Булгакова) - Альманах Российский колокол

что он внешне похож на молодого Михаила Светлова. Большого таланта, «Гренада», «Каховка» и прочее. Но я-то знаю, что это не так. Это все равно что в цирке сравнить коверного клоуна с чудо-мастером-акробатом под куполом.

И тут мне надо сказать еще вот о чем. Эта «сталинская» высотка строилась буквально у меня на глазах. В устье, то есть при впадении моей милой речушки Яузы в Москву-реку. Кирпичный, в три этажа дом моей бабушки, где я возрастала, был как раз у Яузы, на старинной узкой улочке Ни-коло-Ямской (в СССР ее называли Ульяновской). И бабушка, отпуская меня «во двор» погулять, вешала мне на шею, чтоб не потерялась, шнурок с нашим адресом: «Ульяновская, 18, кв. 14. Трошева». До революции здесь, «на Землянке, под Таганской горой», проживал небогатый посадский люд. Ремесленники, мещане – ямщики, скорняки, швеи. И даже переулки вокруг назывались «Скорнячный», «Гончарный», «Швивая горка» (мы, дети, ее называли проще и понятней – «Вшивка»). И катались по Вшивке на санках от яузской больницы вниз почти до Садового кольца.

Так что «сталинская» высотка была от нас совсем близко. Если, к примеру, пойти из подъезда направо, то через четыре дома упираешься в Садовое кольцо (где на углу была моя школа № 423). А если пойти налево, то тоже через четыре дома упираешься как раз в «сталинскую» высотку. С ее кинотеатром «Иллюзион» и просторным, но вечно пустым магазином «Продукты». Но однажды бабушка вернулась из этих «Продуктов» с удачей, с курицей, с такой тощей синей птицей в авоське (в элитной высотке часто «выбрасывали» на прилавок в продажу какой-нибудь дефицит), и радостно сообщила: «Знаешь, кого я сейчас в высотке видела? В очереди за птицей?.. Фаину Раневскую. Да-да, саму великую Фаину Раневскую. Такую тихую, спокойную, совсем не грандиозную, как обычно. Сперва не узнала даже… В последний раз я ее видела в роли “Странная миссис Сэвидж”. В Театре Моссовета. Ой, я уж сто лет не бывала в театре… – Лицо бабушки светилось радостью. – Конечно, в продмаге ей всё отпустили без очереди. В зале все расступились даже, когда она появилась. Как на премьере. – С улыбкой добавляла: – А могли бы вообще отдать ей бесплатно эту синюю птицу. Уж кто-кто, а Раневская заслужила… – И помолчав, с восторгом: – Ах, какая это была миссис Сэвидж! Просто чудо. Незабываема. Куда до нее Орловой… – И вдруг опять: – Кстати, с ней и собачка ее была. Смирная такая, пушистая дворняжечка». И весь тот день был для бабушки словно праздник.

А я в высотку вообще не ходила. И внутри этого дворца в гостях ни у кого не бывала. Все мои подружки из класса жили в округе рядом, но в самой «сталинке» – никого.

Как-то в ЦДЛ, в «Расписном кафе», к концу нашего «китайского» вечера, когда все уже по домам собрались, когда уже докурили халявные Мишины сигареты и допили водку из риса, Вершинин вдруг предложил мне: «Нам вроде с тобой по пути? Ты ведь, кажется, где-то на Таганке живешь?» Я уточнила: «Только под Таганской горой, на Землянке. У Яузы». Он обрадовался: «Ну вот видишь. Рядом же. Так что могу подкинуть». И он правда подкинул. На такси. Поскольку стоянка такси была рядом с ЦДЛ-клубом. За углом на Садовом кольце. И писатели часто ей пользовались. Особенно по вечерам. Ждали зеленого огонька.

А «сталинская» высотка на Котельнической набережной (одна из семи в Москве) по вечерам была особенно хороша. Сияла лучами прожекторов, сотнями жилых светящихся окон и уходила ввысь в черное небо, как какой-то волшебный дворец. Но в тот вечер я не увидела помпезной его красоты, потому что из такси мы с Вершининым вышли буквально у самых ступеней подъезда, тоже помпезных, каменных и широких. «Хочешь, ко мне заглянем? – вдруг предложил Миша. – Могу показать тебе кое-что интересное, историческое… – И добавил: – У меня эту книжку давно просят музеи. А я все тяну. Жаль расстаться. Все-таки целая жизнь прошла». Я сразу поняла, о какой книжке идет речь, и, конечно же, захотела и «заглянуть», и увидеть легендарную раритет-книгу.

Уж не помню, на какой этаж на лифте мы поднялись. Но не так уж высоко и недолго, не под небоскреб, не под самый купол. Лишь помню, что внизу, в просторном помещении холла, похожем на зал ожидания вокзала, с лепниной где-то под потолком, было совсем пусто. И вокруг никаких знаменитостей. Ни Улановых, ни Раневских. А поодаль за высоченной стойкой сидела дежурная тетя, маленькая такая лифтерша в душегрейке. (Слова «консьержка» тогда еще не было.) И Вершинин приветливо помахал ей рукой, и та издали тоже ему помахала, как родному. А вот на какой этаж мы поднялись – не помню. Только там и двери, и потолки везде, и в квартире поэта тоже, были особенно высоки. И мне вдруг почему-то захотелось называть невзрачного Мишу как-то с особым почтением, например по имени-отчеству, которого я, кстати, не знала. Хотя он в своей пустоватой квартире, почти без мебели, с высокими окнами и непомерно широкими подоконниками показался мне совсем тщедушным. И даже посторонним, случайным, как из другого мира. «Ну вот, располагайся, – подчеркнуто громко, радушно произнес он. Было видно, что он рад гостье. – Вот так я и живу. У меня тут бывают и композиторы, и иностранцы всякие, и из республик. – И сам огляделся, словно эту комнату видел впервые. – Пойду пока чайник поставлю. Или, может, ты хочешь поесть? А то ведь у меня кое-что найдется. Правда, китайское. Ну, не змеи, конечно, и не их черные тухлые яйца. Но кое-что есть. Они меня порой балуют». Есть я, конечно же, отказалась, и хозяин пошел на кухню. Загремел там какой-то посудой и включил громкое радио. Для уюта, наверно. А может, показать, что кагэбэшных «жучков» тут, популярных тогда, в доме нет. (А может, просто отключены?) Я коротко огляделась: вот, оказывается, какая она – комната во дворце, и прошла к окну. Без штор, непривычно голому. Может, увижу свой дом на Николо-Ямской с высоты птичьего полета? И бабушкино приветливо светящееся окно? Но ЭТО окно выходило на другую сторону дома. А то, что я увидела, меня просто-таки сразу заворожило. Подобной чудо-картины я в жизни еще не видывала. Казалось, передо мной распахнулся весь мой город. Вся его панорама. От горизонта, усыпанного мелкой россыпью жилых огней, до близкой, словно застывшей под стенами, широкой, могучей реки. С ее, как асфальт, темной, будто стоячей, водой. А правее над ее водным зеркалом красиво светился изогнутый Ново-Устинский мост, как новогодняя елка, обозначался пунктиром огней.