Альманах «СовременникЪ» №6(26) 2021 г. (в честь 130-летия со дня рождения Михаила Булгакова) - Альманах Российский колокол

печатью. А еще приставили стражей. И римских, и иудейских, дабы ученики или близкие не могли выкрасть тело Учителя. В гробу до появления там вновь жен-мироносиц тело пролежало 36 часов. На плащанице, как показали анализы, оно отпечаталось как раз в том биосостоянии – скелета, крови и ран, – каким могло быть только на протяжении этого времени. На плащанице отпечаталась даже та капелька крови, которая была на лбу Христа и не успела тогда впитаться в ткань.

Сколько бы мы ни обращались к Евангелиям, написанным живыми свидетелями тех событий, сердце наше каждый раз замирает. От трагизма и величия свершившегося. И от последних слов, сказанных Им на кресте. Матери – «Жено!

Се, сын твой». А любимому, юному ученику Иоанну, единственному в испуге не убежавшему: «Се, Матерь твоя!» И еще последнее – Отцу Своему Небесному: «Отче! В руки Твои предаю дух Мой». И сделалась тьма по всей Земле, и померкло солнце, и «завеса в храме Иерусалимском разодралась посередине». Так завершилась земная жизнь нашего Спасителя, чтобы продолжиться жизнью небесной и дать человеку земному надежду на жизнь вечную.

…Каждую весну в России, когда под лучами уже теплого солнца подтаивают снега, звенит капель и распускается пушистая верба, наступает для меня, для нас и для всех христиан на Земле великий праздник – Пасха. Мы стараемся получше украсить дом, печем куличи, веселыми красками разрисовываем яйца и, главное, идем в храмы. А при встречах с радостью восклицаем: «Христос воскрес!» – и слышим в ответ тоже радостное: «Воистину воскрес!»

Сталин и Мао слушают нас

Рассказ

Его звали Михаил Вершинин. Но это был его псевдоним. Настоящей его фамилии у нас в ЦДЛ, в «Расписном кафе», среди нашей «тусовки» (этого слова тогда еще не было) никто не знал. (А фамилия была Шульман.) Для нас он был просто Миша и Миша. Литератор. Весельчак, балагур. А для кого-то из поэтов даже попросту – Мишка и Мишка. Хотя он был лет на 10–15 старше каждого из нас. То есть был из предыдущего поколения. И даже успел побывать на фронте. Кажется, в сорок пятом. Одно время был сотрудником какой-то армейской многотиражки. Вроде в Румынии. И в этой газетке иногда печатал свои стихи-агитки, заметки, частушки и прочее. Эти стихи его были, конечно, простенькие, хотя и грамотные. Но среди писателей Вершинина как поэта всерьез никто не держал. Такого в поэзии просто не было. Он был скорее политдеятель, переводчик, песенник и даже частушечник, но не поэт. Цену истинного таланта у нас и в те годы прекрасно знали и высоко ценили. Вокруг были мощные поэты – вчерашние фронтовики. И особо ценна была военная, тоже мощная, проза. Мишка же в это число не входил.

А славен Вершинин был совсем другим. Однажды он написал текст песни, которая зазвучала тогда широко и победно. И постоянно пелась, буквально из каждого утюга. Песня о дружбе двух великих держав, двух великих народов и двух кормчих: «Русский с китайцем – братья навек. ⁄ Крепнет единство народов и рас. ⁄ Плечи расправил простой человек. ⁄ С песней шагает простой человек. ⁄ Сталин и Мао слушают нас. Слушают нас!» А дальше шел мощный припев стоголосного хора: «Москва – Пекин, Москва – Пекин. Идут, идут, идут народы. За светлый путь, за вечный мир. Под знаменем свободы…» И после этой песни поэт Вершинин и композитор Мурадели стали навек знаменитыми.

Вершинин стал постоянно сидеть в президиумах на литературных сценах, на всяких собраниях и юбилеях. И даже когда отношения Китая и СССР испортились (не стало ни Мао, ни Сталина, у Хрущёва была своя политика), он оставался для китайцев и в Москве в Китайском посольстве «протокольным», почетным гостем. На любом их приеме. «Сегодня Вершинин явится», – в эти дни говорили в ЦДЛ мои друзья-коллеги за столиками в кафе. И он правда, на радость всем, появлялся. Еще в дверях «Расписного кафе» обводил всех цепким взглядом и бодро шел к нашему столику. «Всем привет от Мао Цзэдуна!» И гордо, не спеша, даже торжественно доставал из карманов прихваченные «невзначай» в посольстве гостинцы: китайские шоколадки, конфетки, жевательные резинки в ярких бумажках, разнообразные вроссыпь импортные сигареты. И все повторял: «Это привет от Мао Цзэдуна». А в конце, как победный аккорд, Миша ставил со стуком на середину стола початую бутылку китайской рисовой водки. С наклейками иероглифов. Тут, конечно, разражалось общее радостное гудение, и посиделки опять разгорались. «Москва – Пекин!.. Москва – Пекин… Мы жрать хотим, Москва – Пекин…» И разбирались сигареты и жвачки.

В ЦДЛ о Мише слыла еще одна байка. О том, как будто бы в конце войны в освобожденном от фашистов Бухаресте (как известно, в войну Румыния была союзницей Гитлера) Вершинин вместе с газетчиками ворвался в какую-то подвальную типографию и под угрозой пистолета заставил рабочих печатать не только свою газетку, не только свои собственные стихи. А даже издал таким образом целую книгу своих стихов. Книгу эту никто не видел. Но говорили, что она бесценна. Потому что в переплете из тончайшей телячьей кожи. А бесценная тонкая эта кожа предназначалась для подарочного издания написанной Гитлером книги «Майн кампф» («Моя борьба»). Просто типография к этому моменту не успела ее издать и пустить в тираж. Народу. Но вот вместо Гитлера был напечатан Вершинин. Конечно, обо всем этом мы не раз спрашивали Вершинина. Интересный же все-таки факт, необычный и символический. Но Миша отмалчивался, и мы его в общем-то понимали. Румыния уже давно стала страной советской, дружеской и входила в Варшавский блок.

А еще Вершинин считался в Союзе писателей особенным потому, что жил в «сталинской» высотке на Котельнической набережной. Это чудо-жилье в элитном доме-дворце ему дали как выдающемуся оргдеятелю культуры, автору эпохальной песни «всех времен и народов» – «Сталин и Мао слушают нас!». По какому-то особому списку. Одновременно с великими учеными, актерами и поэтами. Например, Улановой, Жаровым, Смирновой, Фёдоровой, Зыкиной, Раневской, Евтушенко, Вознесенским и прочими. И, по слухам, в своей квартире Миша Вершинин проживал почему-то один. Что-то у него там с семьей не очень-то ладилось. (Про семейные дела друг друга мы почти ничего не знали. Не этим мы тогда жили.) Да и внешне Миша, несмотря на задорное, шутливое поведение, был мужчина совсем не манкий. Мелкий, невзрачный, по-еврейски горбоносый, с хитрющими глазками. В общем, мужичишка – «без слез не взглянешь». Хотя назывался гордо – поэт-переводчик – и был даже редактор чего-то. К тому же кто-то ему сдуру сказал,