Российский колокол № 7-8 2020 - Коллектив авторов

склад был довольно просторен. В глубине его на значительном расстоянии от входа стояли поддоны, на которых были аккуратно уложены мешки с крупой и сахаром. С левой стороны от двери в больших морозильных камерах висели огромные туши мяса; недалеко от камер находилась большая деревянная колода для рубки мяса, на которой лежал значительных размеров топор, а чуть в стороне от колоды стояли бочки с селёдкой. Некрашеные деревянные полы всегда сияли чистотой. Летом на складе было прохладно, а зимой холодно: согласно всем инструкциям и требованиям, продовольственный склад, впрочем, как и все остальные, не отапливался. В двух метрах от дверей располагался прилавок. Он очень походил на прилавок, какой был во всех магазинах, пока в них не ввели самообслуживание, но чуть ниже и значительно шире. Это было очень удобно для дежурных по столовой, получавших продукты в больших количествах. За прилавком стояли тяжёлые, внушительного вида весы.

– А вот, кстати, и твой крестник, лёгок на помине, – сказал старшине первой роты начальник склада старший прапорщик Воронов, увидев нас в дверях. «Видимо, в детстве из-за своей фамилии ему тоже пришлось несладко», – глядя на его рыжие усы и брови, подумал я, вспомнив рыжего мальчишку по фамилии Воронов, которого все ребята на хуторе дразнили «рыжей вороной».

Павел выразительно посмотрел на меня, дескать: «Что я тебе говорил?»

– Каким ветром тебя сюда занесло, Паша? – увидев Вершинина, удивился бывший его старшина старший прапорщик Сиротин.

И по тому, как потеплел его взгляд, было заметно, что, хотя не прошло и часа после того, как они, приведя роты на обед, разговаривали в столовой, он и сейчас был рад видеть своего бывшего сержанта.

– А мы только сейчас говорили о тебе. Правильно делаешь, что не даёшь молодых солдат в обиду. Ну, здравствуй ещё раз…

Старший прапорщик Сиротин считался одним из лучших старшин части. Он любил пошутить и за словом в карман не лез.

– Вот что значит у человека кровь молодая, – улыбнулся Павел, здороваясь с Вороновым, – на складе такой холод, как на Северном полюсе, а у Богдана Семёновича рука горячая, словно только сейчас из тёплой варежки.

– Побойся Бога, Паша! – не удержался Сиротин. – Ну откуда у этой старой колоды молодая кровь? Нет, я не спорю, может быть, она у него и есть, но стакан, не больше, – и, сделав шаг в сторону, чтобы тот не смог его достать, добавил: – А остальное – одна марганцовка.

– Не надо ля-ля, – нисколько не обидевшись, отвечал его земляк, – у кого в жилах течёт марганцовка, не выдержит на этом проклятом складе и пяти минут. Ну что, Паша, навёл порядок в роте? – спросил он, очень довольный, что не поддался Сиротину.

– Богдан, ну что ты за человек! – опять влез в разговор старшина. – Когда же ты, наконец, отвыкнешь даже в армии мерить всё своим деревенским аршином? Как можно за такой короткий срок навести порядок в роте? Это тебе не вола приучить к ярму. Придёт время – и у него будет лучший порядок в части. Провалиться мне на этом месте, если через пару лет он не станет таким старшиной, что и меня за пояс заткнёт. Меня другой вопрос беспокоит. То он за свои деньги промывает батареи, то горшки с цветами для роты покупает, – Сиротин сурово посмотрел на своего бывшего воспитанника. – Ты, Паша, эти дела брось.

– А я знаешь что решил? – тронул Павла за локоть Воронов, словно и не слышал, о чём говорит Сиротин, – доработаю до лета и уйду старшиной роты. За двадцать лет надоел мне этот склад так, что не передать словами. Как ты думаешь, получится из меня старшина?

– Конечно, Богдан Семёнович: не боги горшки обжигают. К тому же вы человек хозяйственный…

– Ой, мне плохо! Я сейчас упаду! Люди добрые, держите меня, – рассмеялся Сиротин. – Паша, ты действительно веришь, что он променяет свой склад на казарму? – обратился он к Вершинину. – Да скорее во всём Чернигове передохнут все собаки. Да что там собаки, Паша! Если этого рыжего, – показал он на Воронова, – обвязать стальным тросом и танком тянуть его со склада, то скорее лопнет стальной трос, чем он сдвинется с места!

– Петро! – глянув в дальний угол склада, позвал кого-то Воронов. Я последовал за ним глазами и увидел старослужащего из первой роты, которого раньше не заметил. Он выворачивал изнанкой пустые мешки и складывал их стопками.

– Что?

– Петро, хватай большой черпак, что лежит у стены, и гони со склада этого старого чёрта, – смеясь вместе со всеми, сказал начальник склада, – а то я за себя не ручаюсь.

Но тот неожиданно для всех бросил своё занятие и подошёл с Сиротину.

– Товарищ старший прапорщик, пожалуйста, не ставьте меня больше в наряд. У меня уже сил нет: я, если не считать сегодняшнего дня, подряд, через сутки, восемь нарядов отстоял. Я уже давно всё понял.

Сиротин нахмурился.

– Ну, уж прости его, Вася, – вступился за солдата Воронов. – Говорит же тебе человек, что уже давно всё понял.

– Богдан, ты уж позволь мне самому решать, что с ним делать. Не верю я ему. Нарушать воинскую дисциплину у него силы есть, а вот в наряды ходить – нет! – сказал Сиротин и замолчал.

А у самого на скулах желваки так и вздулись. «Ну и характер, – с восхищением подумал я, – пожалуй, будет круче, чем у нашего старшины».

– Я вам правду говорю, товарищ старший прапорщик, – снова стал просить солдат. – У меня от сапог ноги опухли и болят так, что я ходить не могу.

– Только не надо мне на жалость давить, а то я сейчас заплачу, – старшина в упор посмотрел на солдата. – Ходить он не может. Ноги у него болят. Не можешь ходить на ногах, ходи на руках.

– Ну и злой ты на язык, Вася, – с укоризной сказал начальник склада.

– А как ты прикажешь с ним разговаривать? – обернулся к нему Сиротин, а сам от негодования еле сдерживается. – Это он сейчас бедный и несчастный птенчик, а на самом деле такой стервятник, каких ещё поискать надо. Мало того, что такие, как он, считают, что они своё уже отслужили и устав писан не для них, так они уже пробуют через забор части перелетать. Вот и приходится самым задиристым и шустрым из них крылья укорачивать. А вовремя не укоротишь – беды не оберёшься.

В воскресенье перед ужином Павел повёл нас в баню. Рота уже заканчивала мыться, когда вошли Плетнёв и Гусев. Вид их представлял собою жалкое зрелище. Оба грязные, злые, с распухшими от горячей воды руками. Под глазом