Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018 - Коллектив авторов

class="v">А когда приехали власти,

И пожарные привезли шланги,

Какие-то снасти, цепи и сети,

Почему-то лестницы, врачей много… —

«… Что вам нужно здесь?..» – спросили их дети.

И спросили это тихо

И строго.

«Что вам нужно здесь? – сказали им дети. —

Здесь идет урок,

И мы не уйдем с урока.

Здесь идет урок,

И Учитель – с нами.

С нами он —

до назначенного Им срока.»

                  …

…Безумный Учитель безумно красив,

Когда он уходит

в бездонный архив.

А после,

Серебряным ветром глубин

Овеянный,

Тихо идет в магазин.

И горсть медяков

Из серебряных рук —

О Разум! – свершается твой

Оборот —

Кассирша, которой неведом испуг,

Бестрепетным жестом спокойно

Берет.

…Безумье, возьми меня в веру свою.

Возьми меня в веру

и меру свою.

И я устою. Я теперь устою.

Теперь-то я против всего устою.

Безумье,

возьми меня в веру свою…

Летнее полнолучние

Я когда-то русалкой была.

В темной речке жила,

под обрывом, —

и качалась на ветках ивы,

и венки из кувшинок плела.

Лунным светом там соловьи

по ночам полоскали горло —

замолкая, когда навьи

опускались на берег гордо.

Окруженные мертвым страхом,

темнотой, тоской и бедой,

напивались они во мраке

леденевшей в тот миг водой.

И ходили на этот берег

в час, когда остывал закат,

в одиночку люди

и звери.

Отчего пастух молодой

над вечерней грустит водой?

                  … Подплывала я в лунных бликах,

расплетая косы свои, —

в миг, когда до стонов и всхлипов

доходили все соловьи.

Я играла текучим телом,

я свивалась в кольцо тоски —

я, смеясь, на него глядела,

и душа его холодела,

и бежать от меня хотела,

но глаза мои – так близки!

Пахли руки мои кувшинками,

косы – таволгой и рекой…

Сам не помня, какими тропинками,

он потом уходил домой.

Все стихало.

Я отдыхала

на пологой песчаной круче,

и служили мне опахалом

крылья сов и мышей летучих.

Знала я: он придет опять.

Мне бы этого да не знать!

Все мужчины

во все века

ускользающее ловили

и – с ума сходили – любили

то, что не удержать в руках.

Неизведанное, чужое,

то, что там,

за своей межою,

недоступное, непонятное,

смоляное, полынно-мятное,

с колдовским огоньком ночей!

Для бедняги в бреду речей

будет день – нестерпимо длинным.

Свет тихонько сойдется клином

в лунный блик

на моем плече.

От привычных утех под стогом

он пойдет в глубину лесов.

Но не только любовный зов

пролагает ему дорогу.

Он из тех,

в ком бродило смутно —

что

средь пыли и лебеды

быть должна

хоть одна минута

дива, праздника

и беды.

Что-то, что-то должно случиться —

приоткрыться, переместиться,

незнакомо обжечь ладонь!

А иначе – зачем же сердце?

А иначе – зачем же птицы?

И тревожных ночей зарницы?

И, в особенности, огонь?..

Нужно,

нужно

хоть раз пройтись

по такому излому жизни,

чтобы сок животворный

брызнул

и зарянка взлетела ввысь!

Корни дуба тоска пространства

может вывернуть.

Не с того ль

вечно – ереси,

самозванство,

песни, пьянство и колдовство?..

Я любила таких людей.

Часто их ко мне заносило.

Чистой силе

с нечистой силой

выпадает один удел…

Ах, да впрочем – мое ли дело

видеть что-либо,

кроме тела?

Ну да ладно, я не о том.

Мой пастух приходил под вечер,

слушал песни мои и речи,

позабыв обо всем.

Потом —

он искал мои губы жадно

и не видел в тени ветвей,

как в ответ трепетали жабры

под девичьей грудью моей.

Лунный свет и речная влага

наполняли слова его,

и – не знаю я, отчего —

мне хотелось порой заплакать.

Кто бы этот порыв постиг!

В непонятной и светлой муке,

тоже все позабыв на миг,

я ему целовала руки…

Но – навьи за рекой кричали,

возвещая прощанья час,

и на дне я его печально

целовала в последний раз.

У любви глаза велики,

да к тому же мечта их застит.

Влюблены, пока далеки.

Ближе – жабры да плавники.

Не атласно на ощупь счастье…

Стихнет страсти ночной напев,

пламя чистое станет гарью.

И однажды он,

разглядев,

назовет меня

мерзкой тварью…

Нет! —

уж лучше усни навек,

мой любимый,

в меня влюбленный —

восхищенный и удивленный,

бедный, слабый мой человек.

Лучшей смерти тебе едва ль

отыскать среди жизни этой —

в песнях-стонах давно воспетой

той, что еле сама одета, —

от леченья храня и света,

все лелеет свою печаль.

Лучшей смерти ты не найдешь,

не найдя себе жизни лучшей.

Слабый разум сгустился тучей, —

но далек еще

гром гремучий,

свет летучий

и чистый дождь!..

Потому и вода

в кувшине по ночам

на моем столе.

Потому и в дожди

большие не люблю

я сидеть в тепле.

Оттого и хожу гулять

я вечерами к реке одна.

Оттого и в своих объятьях

ты не можешь согреть меня…

—

Рыжая глина по берегам

На моей памяти, на моей оси.

Я живу там же, по-прежнему живу там —

На реке Вызнай и реке Выспроси

На Руси.

У реки Выспроси тёмная глубина,

А вокруг паслён, посконник и молочай.

Я должна была здесь родиться,