Лицей 2025. Девятый выпуск - Сергей Александрович Калашников

украл велосипед

а вурдалак за это отсидел

и воет по ночам с тех пор как вышел

– теория «конец всего и вся»

в ней говорят: земная простыня

стихи и песни, фартуки, кусты,

кресты аптек, надгробные кресты,

парады, войны, кровь на рукаве,

мужик что снился и тебе и мне,

тинькофф, тиньков[8], соборы, купола,

любая мысль, откуда бы ни шла,

любое чувство, похоть, жалость, страх,

куплеты песен, линзы на глазах,

советский гимн, брюзжание, пучков,

глаголы, гайд по сну для новичков,

столетия, минуты, правда, честь,

и даже денчик, не успевший слезть —

всё скоро обретёт формат былин

и мир замрёт. и мы покончим с ним:

задачка с вагонеткою пустой,

борзов, лежащий молча под звездой,

отсутствие следов на кпп,

пиров, сидов, постскриптумов, т. д.

упавшие дефисы и тире,

зарубки в отмирающей коре,

молчание идущего к реке,

покой, не нарушаемый никем.

Плавная пастораль вьётся куда ни глянь

плавная пастораль вьётся куда ни глянь

весело было раньше, сейчас смешно

я вас читал? неправильно подставляй

станции-репродукции. решено

завтра пойду в кабак и напьюсь назло

матери и стране, потеряю вид

человека, которому иногда везло

прошлое вроде есть но оно рябит

прыгает как мишень плавает как удар

в городе без тебя остаётся свет

только от фонарей от сирен и фар

то есть его здесь нет

грустно? не так. мы ходим на шашлыки

терпим дожди и ждём что они пройдут

кажется исчезает главное из башки

выспаться и забыть как тебя зовут

неряшливо всё – говор чудной, напев

сосен, похожих на шпили, их стон и скрип

горло саднит и падает нараспев

твой запоздалый всхлип

хочется взять и чтобы наверняка

выпустить разгоняемую никем

кровь зажимая руку пока рука

дёргается в руке

Что хотелось сказать? что весна началась слишком рано

что хотелось сказать? что весна началась слишком рано

что соседи стучат и вторую неделю из крана

ничего не идёт

я пытаюсь писать, мыть отравленным воздухом руки

засыпаю и вижу стихи, просыпаюсь не в духе

покупаю питьё

только люди уходят и хочется зеркало выбить

но из этой стеклянной реки проще выйти чем выплыть

жалко вход воспрещён

и стоят мои страшные демоны слева направо

и стекает к плечу по лицу то ли горькая правда

то ли крыша течёт

Второе место

Номинация Проза

Анна Баснер

Последний лист

Фрагмент повести

Работа над повестью велась в Доме творчества «Переделкино».

Полная версия вышла в сборнике «Круг, петля, спираль» (издательство «Альпина. Проза»)

Мамины гербарии хранились на антресолях среди прочего ветхого барахла. То было место, куда хозяева, люди рачительные и не лишённые сантиментов, за ненадобностью складывали старые вещи. Какое-то невыносимо колючее шерстяное тряпьё, мутные слайды для диапроектора, спотыкавшаяся на длинных строчках швейная машинка «Подоляночка»… Неприхотливые, они годами томились в тесноватом лимбе за облезлыми дверцами без надежды снова пригодиться или обрести наконец на помойке заслуженный покой. И только капитальная уборка, затеянная не от хорошей жизни, сподвигла Тасю углубиться в эти пыльные потёмки и вытащить гербарии из вороха драных кофт и рейтуз.

Зажав под мышкой плоские короба, Тася неловко сползла со стремянки. Не в том она, знаете ли, возрасте, чтобы грациозно порхать. Каждый год из прожитых шестидесяти пяти ощущался на пояснице как маленький водолазный грузик. И если раньше они всего лишь удерживали мечтательную Тасю от совершенно шагаловского витания в поднебесье, то теперь накопленный свинец внезапно стал тянуть куда-то вниз – скажем, в кресло или на кровать.

Впрочем, не только в возрасте дело. К изящным пируэтам не располагала и комплекция. Тася была невысокой, широковатой, с миниатюрным тридцать пятым размером ноги (бойкие сотрудницы детских магазинов всякий раз понимающе кивали и тащили обувку посерьёзнее, без бантиков). Зато с Тасей – громкой, смешливой, в тёплом просторном свитере – всем было хорошо, словно под боком у доброй медведицы. Близким нравилось, как очаровательно она хихикала: накрепко зажмурившись и прикусив кончик языка; а иной раз, бывало, пробегала по щеке юркая слезинка.

Тася поставила затхлую стопку на скатерть. Сняла крышку с верхней коробки. Извлекла, почти не дыша, плотный картонный лист, зашуршала калькой… И скривилась в брезгливой жалости. Сплюснутые луковицы. Ломаные стебли. Тусклые соцветия. Мёртвые, убогие, колкие на ощупь. Там и тут не хватает тычинок и лепестков. В углу – ярлычки с названиями родов и видов. Машинописные и от руки. Почерк мелкий, точно цепочка чёрненьких муравьёв ползёт по странице. И зачем вытащила эту прель на свет божий?

Тася неудачно дёрнула локтем. Коробка накренилась и тяжко рухнула под стол. Гербарные листы вывалились на паркет. Тася кинулась подбирать. А там, среди рассыпанной сенной трухи, на грубом картоне – нарисованный ирис. Свежий, лиловый, будто живой. Тася втянула носом воздух: казалось, непременно повеет летом. Увы, чахло пахли – сухостью и пылью – лишь уродливые тени, соприродные бумаге больше, чем растительному миру.

Тася совсем забыла про акварели… Дар её покойной мамы, научного сотрудника отдела анатомии и морфологии растений Ботанического института. В Елене Георгиевне удивительным образом соединялись врождённый талант художника и приобретённое понимание устройства флоры, её сложных сочленений и структур. Редкий случай, когда эксперт-ботаник самостоятельно иллюстрирует учёные труды. За это молодого систематика охотно брали в соавторы почтенные профессора – к тридцати пяти годам мама уже поучаствовала в создании трёх справочников и двух монографий, не считая собственной кандидатской о строении базальных однодольных. Ну и в гербариях по настроению делала этюд-другой.

Ещё час Тася перебирала картонки, сидя на полу. Те, что с рисунками, откладывала. Рядом с мумифицированными двойниками, которых так и хотелось к чёрту стряхнуть, цвели акварельные нарциссы, горели бальзамины, кудрявились левкои – дивные, полупрозрачные, сладко налитые краской, как леденцы.

Каждый лист – воспоминание.

Вот сосновая ветка. Пушистая, с шишечками. Рот мигом наполнился кислой