Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018 - Коллектив авторов

прекрасно играют. Мы выпустили её на экран и получили за это

много упреков. Кинофильм плохо воздействует на воспитание

молодежи. У вас, американцев, сплошь и рядом на экранах идут

такие кинофильмы, где бьют друг друга в лицо, истязают, убивают

людей, в фильмах много извращенного. У вас это считается

интересным. У нас же проповедование подобных явлений считается

вредным».

В одном тут Хрущев абсолютно прав.

Фильм, действительно, воздействовал на молодежь.

Сильно воздействовал.

Правда, вопреки его прогнозам,

в среде советской молодежи не прибавилось

ни мордобоя,

ни истязаний,

ни убийств,

ни извращений.

Да и воздействие,

мощное воздействие,

было,

строго говоря,

не на молодежь,

а,

как теперь принято выражаться

заимствованным в Америке словом,

на тинейджеров.

А по-нашему – на подростков.

К коим и я в относился в то время.

То есть от одиннадцатилетней мелюзги

до выпускников средней школы.

На нравственную составляющую картины нам было,

разумеется,

глубоко наплевать.

То есть наплевать на мексиканских крестьян,

которых грабят бандиты Калверы.

Мы-то, естественно, прекрасно понимали,

что этих скучных крестьян

пришлось засунуть в фильм

по идеологическим соображениям.

Чтобы показать благородство и справедливость

граждан США, рискующих жизнью,

ради торжества справедливости.

Уже тогда, в подглуповатом возрасте,

мы прекрасно понимали,

что без идеологии в кино никак нельзя.

Запредельное восхищение у нас вызывали

семеро,

великолепно обшитые голливудскими костюмерами,

и снабженные голливудскими бутафорами

самым разнообразным оружием,

изрыгающим яростный свинец.

Крисс в исполнении Юла Бриннера

был, разумеется, главный герой.

Но щенячий восторг вызывал в наших душах

Бритт,

который на железнодорожной станции

продемонстрировал виртуозное владение ножом,

вогнав его с тридцати ярдов

прямо в сердце глупого скандалиста.

На глупого скандалиста нам было,

разумеется,

тоже глубоко наплевать.

И вот эта сцена,

отполированная прожженными голливудскими спецами

до солнечного сияния

и покрытая сверху еще и слоем лака,

породила в среде советских подростков

эпидемию кидания ножей.

Нож стал одним из вторничных половых признаков,

отсутствие которого было постыдно.

До исступления и умопомрачения,

пытаясь при этом еще и передать пластику Бритта,

которого с блеском сыграл Джеймс Коберн,

мы кидали ножи.

В ход шло все,

что имело лезвие, которое могло воткнуться

в дерево,

в доску,

в забор,

в дверь,

в стену сарая.

Всё, разумеется, кроме кухонных ножей,

на которых лежала постыдная печать

вылинявшего быта.

Раскладные охотничьи ножи «Белка»,

у которых пластмассовая накладка на ручку была сделана в виде белки.

Примерно такие же «Пантера» и «Лиса».

Ножи с рожками для извлечения гильз из ствола ружья.

Ножи-бабочки.

И даже выкидные ножи.

Но это была страшная редкость,

поскольку ими владела

отъявленная шпана,

которой до первой отсидки оставалось лет пять или меньше.

Но в основном были ножи попроще —

обычные складные, без изысков,

которые стоили в любом магазине «Культтовары» в пределах рубля.

Вполне понятно,

что ножи, пущенные подростковой рукой,

гораздо реже втыкались в забор или сарай,

чем ударялись плашмя,

что в конце концов выводило их из строя.

И тогда пацаны на уроках труда

зажимали в тиски металлические пластинки

и напильником заостряли их на конце.

И обматывали ручку самоделки проводом, а поверх него изолентой.

И швыряли,

швыряли,

швыряли

до исступленья

в деревья,

в доски,

в заборы,

в двери,

в стены сараев.

Швыряли до умопомраченья.

Именно оно заставило меня и Толика Гершмана

зимой 1963 года

за сараями

при стечении десятка подростков,

чуть менее умопомраченных,

разыграть сцену «на железнодорожной станции».

У Толика был самопал —

прикрученная к деревянной ручке трубка,

в которую засыпается сера от спичек

и закладывается некое подобие пули.

И потом сера поджигается через пропил в трубке.

У меня стальная полоска,

выпиленная на уроке труда.

С тридцати ярдов,

как мы тогда понимали эту единицу длины.

По сигналу.

Я кинул.

Разумеется, шансов у меня не было никаких.

Он выстрелил.

После того, как чиркнул спичкой, на что ушло время.

То есть позже меня.

Шансов у него было побольше.

Но пуля просвистела в отдалении.

А потом вдруг обнаружилось,

что все ножи улетели,

словно перелетные птицы

в ту страну,

где,

как поется в переложенной на русский язык старинной песне,

не дают обратных билетов.

Все заборы, все сараи

с отметинами от втыкавшихся в бесстрастную древесину ножей

давно снесены.

Стив Маккуин, который был Вином, умер в 1980 году от рака.

Юл Бриннер, который был Криссом, умер в 1985 году от рака.

Джеймс Коберн, который был Бриттом, умер в 2002 году от инфаркта.

Брэд Декстер, который был Гарри Лаком, умер в 2002 году от

эмфиземы легких.

Хорст Буххольц, который был Чико, умер в 2003 году

от воспаления легких.

Чарльз Бронсон, который был Бернардо О’Рейли, умер

в 2003 году от воспаления легких.

Роберт Вон, который был Ли, умер в 2016 году от рака.

Толик Гершман, который был, тоже умер. Давно.

Но, в общем, я тут уже ни при чем.

«Эй-вратарь-готовься-к-бою…»

Эй-вратарь-готовься-к-бою —

часовым-ты-поставлен-у-ворот!

Слова этой незатейливой песенки из фильма «Вратарь»,

вышедшего на экраны в 1937 году,

помнят все российские граждане достаточно зрелого возраста.

Главный герой фильма по фамилии Кандидов

совершил небывалое по нынешним временам

вознесение в социальном лифте —

от недотепистого грузчика арбузов

до блистательного футбольного вратаря,

которому доверена честь выступать за сборную страны.

Фильм насыщен социальным оптимизмом тех лет,

который царил в стране победившего социализма.

В стране, где с громадной производительностью

строились заводы