Праведник мира. История о тихом подвиге Второй мировой - Греппи Карло

И вот после Аушвица Леви сидел в остерии. Напротив человек, который проучился в школе три класса и начал работать в 10 лет. Пока Примо ставил опыты в лаборатории, а на выходных покорял горные вершины, Лоренцо недели напролет шагал горными тропами, незаконно пересекал государственные границы, зло и устало сплевывал, изредка цедил сквозь зубы ругательства и нанимался на службу к очередному хозяину.

«Легендарный» Примо Леви еще со школы[1217] «никогда не злился». Он был одним из самых спокойных, искренних и мирных людей, каких породила человеческая культура, — но не по причине врожденной уравновешенности, а из-за самодисциплины[1218]. Леви мог быть беспокойным, суровым и безжалостным — но лишь на словах, а не как Такка. Точка.

Лоренцо же, к удивлению, «говорил как никто другой» и, как Сандро Дельмастро, изъяснялся «на своем немногословном языке»[1219], [1220]. Именно во время этих встреч Лоренцо рассказал Леви большую часть того, что нам известно сегодня: подробности случая с засыпанным землей и камнями котелком с супом (несмотря на поврежденную барабанную перепонку, Лоренцо все равно принес друзьям поесть). Возможно, «разговор не клеился, занимался и вновь потухал, как огонь на сырых дровах» (здесь я привожу слова из рассказа Леви «Порок формы»[1221]). А может, наоборот — им было что обсудить.

Я до сих пор не раскрыл здесь одной важной детали. И скоро объясню почему.

В Фоссано Леви был в каком-то смысле как дома[1222]. В некоторых интервью Примо говорил о Лоренцо, что он «был из Фоссано, как и мой отец, и у нас даже имелись общие знакомые»[1223]. Семья писателя действительно происходила из тех мест, но не из самого Фоссано, а из коммуны Бене-Ваджиенна (14 минут езды, согласно Google). Общие знакомые и стали одной из первых тем для разговоров в преисподней — в Аушвице[1224].

Леви часто вспоминал об этом. Например, в интервью Караччиоло: «И еще большей удачей оказалось то, что часть моей семьи была родом из Фоссано близ Кунео и у нас даже нашлись общие знакомые. Каменщик Лоренцо оказался знаком с тетками моего отца»[1225].

Эти тетушки, почти знаменитые, упоминаются только в одном тексте Леви — коротком рассказе «Белка» (Lo scoiattolo), написанном незадолго до смерти[1226] и вышедшем в сборнике «Чужое ремесло» (1985). Там же появляется и фамилия «Перроне».

Рассказ основан на игре слов — любимом занятии химика[1227]. «Белка» начинается так: «Несколько лет назад мне довелось представить двум моим пожилым тетушкам, живущим в провинции, синьора по фамилии Перроне. Тетушки тут же переделали эту фамилию в “Прун” и все оставшееся время обращались к нему исключительно “месье Прун”. Он же воспринял это как само собой разумеющееся и нисколько не удивился». И дальше: «Этот случай меня поразил, потому что фонетическая разница между “Перроне” и “Прун” достаточно большая, и я, горожанин, понятия не имел, что “прун” в здешних местах означает “белка”».

Рассказ изобилует интересными этимологическими подробностями и историями о белках, но суть не в этом. Из телевизионной передачи, которая вышла в эфир в 1985 году (интервью Джорджио Бокки[1228]), мы точно знаем, что Леви представил родственницам именно Лоренцо, и «эти старые тетушки, глухие, не слишком образованные и провинциальные», «тут же восстановили правильное имя синьора Перроне — Прун»[1229].

Последняя история рассказа «Белка» — о зверьке, на которого Леви наткнулся в лаборатории биохимии. Там изучали проблемы сна. Белка все время вынужденно бежала в колесе — чтобы ее в нем «не бросало».

Белка была измучена: она тяжело припадала на лапы на своей бесконечной дороге и напомнила мне гребцов на галере или заключенных в Китае, которых заставляли день и ночь двигаться в похожих клетках, чтобы направить воду в оросительные каналы. В лаборатории никого не было, и я застопорил колесо. Оно остановилась, и белка тут же уснула[1230].

Финал рассказа типично самоироничен для Леви[1231]: «Может быть, именно я виноват, что о сне и бессоннице до сих пор известно так мало»[1232]. Но этим рассказом о белке завершается и история Лоренцо. Животное, обреченное на сизифов труд, — в некотором роде символ всей жизни muradur.

Для него, без сомнения, все так и было. В интервью 1978 года Леви сказал: «Он начал пить и говорил мне, что не хочет больше жить, что пожил уже достаточно»[1233]. Из просто нелюдимого Лоренцо превратился в мрачного, потому что больше не чувствовал себя нужным. Об этом говорила и Энджер, которая глубже других узнала Лоренцо, хотя никогда с ним не встречалась: «Он опустился на дно не потому, что увидел слишком много зла, а потому, что не мог больше делать добро». Она писала на английском:

Not just because he had seen too much evil,

but because he could no longer do good[1234].

Вот наконец-то и пришло время рассказать, о чем узнал Леви в один из своих первых визитов к Лоренцо — скорее всего, в ноябре 1945 года. Я немного поиграл с фабулой и не сразу поведал вам историю тетушек Леви из «Бене» (как местные называют Бене-Ваджиенна[1235]) и об их общих с Лоренцо знакомых. Я не хотел, чтобы у вас создалось неправильное впечатление: Лоренцо помог Примо как соотечественнику и земляку, поскольку оба из Пьемонта и почти из одного города.

Конечно, можно сказать: помогать следует любому, попавшему в беду, и неважно, верующий ты или нет. И что — прямо по Оруэллу — некоторые ближние оказываются роднее других и в отношении них проще творить добро. Однако Лоренцо так не считал — он был другим. Примо узнал об этом только по возвращении — а раньше даже и не догадывался.

Там, внизу, он помог не только мне. Он опекал и других, итальянцев и не только, но ему казалось правильным не рассказывать мне об этом. «Мы приходим в этот мир, чтобы делать добро, а не хвалиться этим», — говорил он. В «Суиссе» он был настоящим богачом по сравнению с нами и мог нам помогать. Но сейчас все было кончено, у него не было больше такой возможности[1236].

Лоренцо — Такка, «Ло. Пе.», «святой Антонио», Дон Кихот, месье Прун — мало говорил. Он был слишком занят делом. Но теперь он шел ко дну и, как Леонид[1237], не просил помощи. Может, он и говорил так же, как персонаж Леви: «Четыре слова и затем молчание, стараясь не встретиться взглядом». А может, он не мог навалить неподъемную тяжесть на плечи своего друга-химика. Muradur был не из тех, кого можно «вылечить словами».

Растратив всю энергию и сотни раз рискуя жизнью (ради близкого, ради далекого — ему было все равно), теперь он начал крутиться безрезультатно, как белка в колесе. Пока Примо упорно искал смысл существования, Лоренцо его необратимо терял.