Праведник мира. История о тихом подвиге Второй мировой - Греппи Карло

О тех часах, которые Примо и Лоренцо были вместе, сохранились кое-какие — косвенные — свидетельства, и мы их увидим. Прежде всего они представлены в книге Иана Томсона «Примо Леви. Жизнь» (Primo Levi. Una vita). Автор пишет: брат Секондо вспоминал, что, когда Примо приехал из Турина в первый раз, Лоренцо «не хотел говорить об Аушвице и с яростью алкоголика умолял Леви уйти»[1150]. Нельзя отрицать — так все и было.

Тот, кто когда-то обладал молодым и спортивным телом, благодаря чему был отобран в специальные войска, теперь стал пьяницей, и Леви чувствовал в его дыхании запах застарелой граппы. Перроне спускал на граппу все до последнего гроша и пьяным засыпал в кустах или в обледенелых канавах. Леви сумел найти ему работу каменщика в Турине, но теперь его старое дело было Лоренцо ненавистно. Перроне думал лишь о местном празднике Святой Анны 26 июля, когда сможет бесплатно напиться до бесчувствия[1151].

Он все же поработал несколько дней в Турине — об этом вспомнила племянница Эмма. Она училась там в начальной школе и была очень привязана к дяде Лоренцо. Эмма помнит, как вместе с матерью ходила встречать его на станцию Порта-Нуова[1152], [1153]. Но я полагаю, что Примо и Лоренцо все же чаще виделись в Фоссано.

Этому есть и еще одно подтверждение, обнаруженное в бумагах Энджер (я сумел расшифровать ее рукописные заметки на итальянском вперемешку с английским): по воспоминаниям Секондо, Примо называл «мамой» и их с Лоренцо мать[1154].

Остается вопрос, о чем же говорили Лоренцо и Примо во время этих встреч?

Мы можем найти ответ в различных текстах Леви. В первую очередь в «Звездном ключе», герой которого Фауссоне, по признанию[1155] автора, — его альтер эго. Он без умолку болтает, но в какой-то момент «против всех своих привычек» резко замолкает и дальше идет «молчаливо бок о бок со мной, с руками за спиной и опустив глаза»[1156]. В этом описании как будто бы проглядывает еще и образ Лоренцо.

Всем известно: совместный тяжелый опыт может в одночасье разрушить самые невероятные человеческие отношения. Но, как мы видим в «Если не сейчас, то когда?», случается и обратное: общие тяготы сближают. Леви пишет о двух персонажах: «Они подолгу молчали, наслаждаясь этой расслабленной и естественной тишиной, которая возникает из взаимного доверия. Когда вы многое пережили вместе, больше нет потребности разговаривать»[1157].

Другое альтер эго Леви — часовщик Мендель и его двойник Леонид, о котором я уже писал. Он приравнен еще и к Лоренцо (только Леонид, как и Мендель, не был пьяницей). Нам приоткрывается дополнительная дверца в беседы Леви с другом-каменщиком. Леонид так завершает историю о своей несчастной доле: «С меня довольно. Хватит идти неизвестно куда. Достаточно с меня крови и подонков, я хотел бы остановиться и я хотел бы умереть». Леви-рассказчик описывает эту сцену так:

Мендель ничего не ответил. Он понимал, что его товарищ был не из тех, кого способны излечить слова, — вероятно, слова не помогли бы никому, кто нес на плечах подобный груз. И тем не менее он чувствовал себя в долгу перед ним, виноватым, бессильным помочь, когда видишь, как кто-то тонет на мелководье, но не зовет на помощь, — раз так, то пусть погибает. Чтобы ему помочь, надо было его понять, но, чтобы понять, требовалось, чтобы он говорил. Но он не говорил — произносил четыре слова и вновь замолкал, не глядя в глаза[1158].

И еще о Леониде, «хорошем парне с плохим характером»[1159]: «он начал страдать намного раньше нас» и «его следует лечить»[1160]. Вполне возможно, Леви действительно описывал Лоренцо, с которым в те годы проводил много времени в «Пигере» в Бурге. Вероятно, это повлияло на образ Менделя, движимого «молчаливой потребностью в достоинстве»[1161] и время от времени грезившего под воздействием усталости, пустоты и «желания тихого и белого небытия, подобного зимнему снегопаду»[1162].

Все встало на свои места в 1945 году. Вдали от места, где Лоренцо когда-то отдал Примо свой свитер — на расстоянии в 1412 километров, — начались холода. Такка наконец-то опять был дома, и к нему приезжал Примо — между тем, кто помогает, и тем, кому помогают, возникает связь[1163]. Насколько мы знаем, встречи в «Пигере» были частыми. Если честно, то слишком частыми — для Лоренцо всегда находился столик[1164]. Но иногда друзья вместе шли на улицу Микелини.

О том, как тогда выглядел Лоренцо, мы имеем некоторое представление. Леви же мне видится точно таким же, как его персонаж в спектакле Антонио Марторелло «Я вам приказываю» (Io vi comando): элегантным, как было положено в то время начинающему химику, в до блеска начищенных ботинках. Но неприкаянным и потерянным. Этот спектакль, посвященный Такка, в марте 2022 года дважды показали в Фоссано[1165]. Вы можете себе представить, как Леви, как пишет Томсон[1166], любивший простых людей, «фабричных рабочих, работников виноделен, металлистов[1167]», поглощает литры вина или хотя бы опрокидывает пару бокалов за столиком «Пигера»?!

Остерия «Пигриция»[1168] получила название по прозвищу владельца. Старожил-borgatino Тавелла рассказал, что тот, не поднимаясь, частенько велел жене: «Подгони-ка мне полпузыря — mês s’tup». Патологическая лень хозяина-выпивохи была замечена, а пьемонтский диалект дооформил прозвище. Оно приклеилось и к заведению: Pigr — «ленивый» — «Пигер»[1169].

Для Фоссано довольно обычно почти полностью вытеснять настоящие имена (как в случае с Такка). Позже эту остерию продали, и она опять стала называться по прозвищу нового владельца — «Сланс»[1170]. Хозяин медленно ходил и сильно шаркал: slans, slans[1171]. В «Пигере» спорили, играли в карты — особенно в тресетте[1172], [1173], пели под гитару[1174], как дома, пили местное вино — жуткое, к слову, пойло[1175]. Зато компания тут всегда была отличной.

В те времена в «Пигер» приходилось ходить даже 60-летнему священнику Франческо Бертотти. Чтобы проповедовать, ему ничего не оставалось, как садиться с «паствой» за стол. «Давай, преподобный, выпей с нами», — призывали дона Бертотти тела тех, чьи души он пытался отыскать[1176].