Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

МККК в следовании духу закона, будь то в формальных рамках конвенций или вне их (это бывает гораздо чаще, особенно когда государственная власть ослабевает), его крайне важная приверженность букве удерживает его, по крайней мере публично, от того, чтобы начать разбираться в различиях между теми или иными видами «сторон». Каким образом могут устанавливаться подобные различия, может быть продемонстрировано определениями негосударственных политических акторов, предложенными «Международной Амнистией». Эта организация готова иметь дело как с квазигосударственными образованиями («обладающими некоторыми атрибутами правительств»), так и с негосударственными образованиями: «вооруженными группами оппозиции, у которых отсутствуют атрибуты правительства, но которые тем не менее могут привлекаться МА к ответственности в связи с некоторыми нарушениями прав человека»[335]. Можно подытожить сказанное следующим образом: как бы ни был ограничен круг сторон, которые, помимо государств, признаются в писаных нормах международного права, применительно к практике гуманитарного права и международного законодательства в сфере прав человека этот круг наиболее сложен и широк.

Война, мир и нейтралитет, другие фундаментальные концепции, имеющие непосредственное отношение к проблеме, подобным же образом утратили свое прежнее четкое значение. Те, кто в XVII и XIX вв. создавал современное международное право, разделяли господствовавшее в их культуре общее понимание того, что война и мир – это противоположные состояния человеческого существования, что мир более желателен с моральной точки зрения и что цивилизация означает преобладание мира над войной. Война, если смотреть на вещи с этой стороны, была временами неизбежной и даже необходимой, но в долгосрочной перспективе представляла собой исключение. Для цивилизованных государств нормой является мир. Таким образом, система международного права, которую эти государства выработали для себя, устанавливала четкое различие между военным и мирным временем. Она создала разные своды норм поведения, соответствующие каждому из них, а вместе с этими нормами корпус права для регулирования поведения государств, которые воюют, и государств, которые не воюют друг с другом; эти нормы исходили из еще одной предпосылки, характерной для цивилизации до XX в., состоявшей в том, что, какое бы уважение ни следовало проявлять по отношению к правам воюющих сторон, необходимо также помнить о правах нейтральных сторон. Объявления войны редко на практике означали начало военных действий, вроде того как выстрел стартового пистолета означает начало забега, но до Второй мировой войны они играли очень важную роль как публичные заявления о том, что один международный правовой режим сменялся другим и что, соответственно, подданные враждебного государства и нейтральные стороны должны знать, чего дальше ожидать.

Эти простые правила ненадолго пережили учреждение ООН и наступление эпохи таких вооруженных конфликтов, о которых мы говорили выше. Не только количество и многообразие конфликтов стали таковы, что перестали поддаваться четкому юридическому описанию, но и выражения, употребляемые в самом Уставе ООН, который государства были не склонны открыто нарушать, заставляли последние прибегать к терминологии, которая всем, кроме посвященных в дела ООН, казалась искусственной и фальшивой. Старомодные формальные объявления войны после 8 августа 1945 г., когда Советский Союз объявил войну Японии, вышли из употребления. Ст. 2 (4) Устава ООН требовала от членов ООН «воздерживаться… от угрозы силой или ее применения… против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства». Само слово «война» стало нежелательным для употребления в официальной речи – США никогда не находились «в состоянии войны» с Северным Вьетнамом, Ирак – с Ираном, а Великобритания – с Аргентиной. Слово «агрессия», по необходимости много раз упоминаемое в судебных процессах Международных военных трибуналов, не употреблялось в Уставе из-за тех трудностей, с которыми столкнулась Лига Наций при попытке определения этого понятия. Однако работа над определением агрессии началась сразу же, и в 1974 г., согласованное (т. е. лишенное какого-либо точного смысла) определение наконец появилось[336]. Все это привело к тому, что, хотя и после этого момента действия государств на международной арене могли быть по существу агрессивными, государства должны были найти способ охарактеризовать их так, чтобы они не выглядели таковыми, – фокус, который большинство без труда проделывало, подводя почти любое действие вооруженных сил под описание «индивидуальной или коллективной самообороны», разрешаемой (при определенных условиях) ст. 51.

Единственным законным исключением из этого нового понимания международного права была вооруженная борьба, инициированная и проводимая национально-освободительным движением (НОД), которое определялось так, как большинство членов ООН предпочло его определить. На тех же основаниях акты помощи НОД, такие как предоставление их членам убежища на территории другого государства и разрешенная поставка оружия через свою границу, не считались актами враждебности (не говоря уже об агрессии), каковыми могли бы быть при других обстоятельствах. Согласно ограничительному определению НОД они были признаны особым случаем. К тому же их значение уменьшалось, поскольку начиная с середины 60-х годов, когда наблюдался максимум распространенности таких движений, их число сокращалось, так что к концу 80-х от них, по большому счету, остались только ООП да АНК. Еще более ярко иллюстрирует общий процесс «расплавления» юридических дефиниций (это сравнение со свечами, а не с Чернобылем) то, что государства теперь смогли вести войны друг против друга «по доверенности» и подстрекать враждующие стороны как в гражданских, так и в международных войнах, не считая необходимым определять, находятся ли они в «состоянии войны» или «в состоянии мира» друг с другом, а также являются ли их союзники, вовлеченные в эти конфликты, «нейтральными сторонами».

В прежние времена предполагалось, что войны вновь сменяются миром с подписанием мирного договора, но мирные договоры стали в наше время менее распространенным инструментом прекращения вооруженных конфликтов, чем соглашения о прекращении военных действий, о прекращении огня, о перемирии, а также всевозможные договоренности и соглашения, заключенные с участием или без участия миротворческих сил ООН. Прежняя трихотомия война-нейтралитет-мир относилась к другому миру, чем мир вооруженных конфликтов вроде тех, которые годами продолжались, например, во Вьетнаме, Анголе, Камбодже/Кампучии и с 1979 г. в Афганистане. В этом кратком списке не упомянуты отношения Израиля с соседями, и лишь потому, что они представляют собой нечто особое. Точно так же еще один древний столп права, умело подновленный в ст. 21 (7) Устава ООН, стал едва ли чем-то большим, чем политико-правовая ширма, пусть даже исключительно изящная и яркая: речь идет о принципе «невмешательства» во внутренние дела государств. На деле же происходит так много серьезных и многообразных форм вмешательства со стороны сильных государств во внутренние дела более слабых государств, что «интервенция» к настоящему моменту стала признанным предметом международных правовых и политических исследований.

Каков бы ни был вклад всего этого многословия и двусмысленности в ту путаницу, которая возникает в умах людей, желающих понять, что же на самом деле происходит в мире, можно определенно