Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

другом и с нейтральными государствами во время войны, практически полностью оказался выброшенным за борт, как и должно было произойти, учитывая лежавшие в его основе посылки об ограниченной войне и неизбежную его неспособность предусмотреть изобретение радикально новых видов вооружения, на применении которых обязательно будут настаивать государства, оказавшиеся в состоянии тотальной войны. Фишер и Тирпиц наконец смогли сделать то, что обязательно сделали бы Нельсон и Наполеон, будь у них такая возможность.

Так, важнейшая функция новых видов вооружений состояла в том, чтобы сделать возможным для воюющего государства продолжение действий в среде, в противном случае для него недоступной, каким мог бы стать, например, океан для Германии; немецкие подводные лодки продолжали оставаться серьезной угрозой для Великобритании и тогда, когда линкоры Тирпица давно уже потеряли всякое значение. Но были и другие функции, не менее впечатляющие. Отравляющий газ сулил перспективы прорыва в среде, которая становилась все более непроходимой – на плоской равнине. Именно эта перспектива прорыва подтолкнула немецкую армию к тому, чтобы так неблагоразумно применить газ на Западном фронте весной 1915 г.; неблагоразумно отчасти из-за крайней ненависти, которую это средство вызвало по отношению к тем, кто первым его применил, но главным образом из-за того, что противники Германии оказались в полном праве использовать это изобретение, раз кто-то уже это начал. Было ли это «незаконно» или нет – вопрос, вызвавший самые яростные споры. Германия утверждала, что, согласно самому строгому, буквальному прочтению Гаагской декларации в отношении удушающих газов, ее действия не были незаконными. Нельзя отрицать, что такое применение давало повод обвинить применившую сторону в том, что она действовала «в противоречии с обычной практикой ведения войны», но ведь любое новшество ей противоречило, причем совсем немногие из них оставались в данном качестве надолго.

Третья радикальная функция новых видов вооружения состояла в том, чтобы создать для воюющих сторон возможность действовать в еще одной, ранее недоступной среде, а именно в воздухе. Теперь появилась возможность устраивать бомбардировки с воздуха. Воюющие стороны теперь могли с помощью одной быстрой избирательной операции достичь того, что ранее если и достигалось, то очень медленно, средствами эффективной блокады (плюс перехват контрабанды) и точного артиллерийского обстрела (там, где это позволяло местоположение арсеналов, верфей и пр.) – речь идет о разрушении военной промышленности противника и всей экономической системы, ее поддерживающей. Таков был аспект вопроса, укладывающийся в рамки права. Другие аспекты, ставшие предметом споров с самого первого применения воздушных средств войны, были более сомнительными и остаются таковыми по сей день. Риск, которому бомбардировки, блокада и ее сухопутный аналог – осада подвергали гражданское население, теперь стал намного бóльшим. Артиллерийский обстрел никогда не был совершенно точным, даже когда артиллеристы сами к этому стремились; бомбардировки с самолетов были еще менее точными, тем более когда бомбардировщики к этому не стремились. Вопросы избирательности и соразмерности приобрели беспрецедентно важное значение, но самым злободневным стал вопрос намерения: какие именно составляющие экономики противника и группы населения подверглись атаке?

Ни в одной области ведения боевых действий центральный юридический принцип неприкосновенности гражданских лиц не был окутан столь опасным туманом. Те воюющие стороны, которые на самом деле хотели угрожать гражданскому населению страны-противника и терроризировать его, но не осмеливались доставить себе такое удовольствие, поскольку воспринимались бы как нарушители закона, нашли здесь идеальный выход из положения. То, что на деле было намеренным действием, могло быть оправдано как случайное происшествие. «Сопутствующее» воздействие бомбардировок на гражданских лиц и гражданские объекты не всегда сопровождалось выражением сожаления, а иногда было и намеренным. Блокада и осада, номинально предназначенные для поражения комбатантов и их средств вооруженной борьбы, попутно поражали также и гражданское население, и их средства к существованию – и именно это могло быть целью воюющей стороны, считающей, что воля социально сплоченного противника к борьбе имеет своим источником гражданский сектор в не меньшей степени, чем военный. История нечасто предоставляла возможность добраться до центров гражданской жизни и промышленности, расположенных далеко от побережья и зон военных действий. Разрушительный и намеренно устрашающий внутриконтинентальный поход Шермана через Джорджию и Южную Каролину в 1864 г. стал самым необычным, как будто возникшим в результате искажения времени прообразом того, что стало повседневным делом стратегических бомбардировщиков в конце войны 1914–1918 гг. и впоследствии.

Гаагские конференции до некоторой степени кодифицировали нормы права в отношении артиллерийских обстрелов и бомбардировок. Они подтвердили давние принципы, в соответствии с которыми преднамеренные нападения, имеющие своей мишенью гражданских лиц (не упоминаемые в явном виде, но часто подразумеваемые или предполагаемые) и «незащищенные» места, являются незаконными. Кроме того, эти конференции и ввели в корпус права лишь недавно оформившийся принцип уважения к гражданской собственности и «культурным» ценностям, т. е. к тому, что очевидно не представляло первоочередной ценности для вооруженных сил или государственной администрации. Но они по необходимости оставили незатронутыми причины несовершенства права, состоявшие в неясности определений, субъективности восприятия и возможностях для обмана. Эти недостатки никоим образом не могли быть устранены, когда, спустя два поколения, слово «гражданское лицо» формально вошло в лексикон международных договоров.

Оценка законности артиллерийских обстрелов и бомбардировок[45] может быть весьма щекотливым делом. Здесь требуется, чтобы по сути каждый конкретный случай оценивался по градуированной шкале, на которой только крайние противоположности свободны от постоянной проблемы – туманности формулировки. Крайняя точка на том конце шкалы, который соответствует полному соблюдению закона, разумеется, соответствует тому случаю, когда атакуемая цель является бесспорно военной. Но не все цели во время сражения и очень немногие в условиях экономической войны поддаются столь простой квалификации. Возражения возникают практически немедленно, как только мы начинаем перемещаться по шкале. Процесс определения целей для удара, предшествующий любым серьезным и законным операциям по нанесению бомбовых ударов, может содержать в себе множество тонких разграничений. Если гражданское население очевидным образом присутствует на территории, выбранной объектом бомбардировки, какие меры предосторожности должны быть предприняты, чтобы его предупредить или избежать удара по нему? Если оно пострадало, есть ли для этого оправдания военного характера? Если цель атаки – не военнослужащие в зоне боевых действий, а заводы, железные дороги, шахты и фермы, т. е. объекты, служащие для поддержания боеспособности военнослужащих, сразу же встает бесчисленное множество вопросов. Не выбраны ли эти заводы лишь потому, что до них легко добраться, а не потому, что их необходимо разрушить? Зачем подвергать бомбардировке вокзал в центре города, а не железнодорожный мост вне городской территории? Почему вообще надо бомбить угольные шахты, хотя достаточно разрушить ведущие к ним дороги? Кто будет больше голодать вследствие опустошения полей и разрушения ирригационной системы – военнослужащие или гражданские