Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

здравому смыслу, когда командиры руководствуются им наряду с ответственностью по отношению к своим подчиненным и когда они оценивают варианты действия на поле боя. Только в высшей степени дисциплинированный и политически сознательный флот способен нормально жить и действовать, осознавая при этом, что время от времени один из кораблей может стать «первоначальной жертвой Ее Величества», чтобы его страна могла воспользоваться дипломатическим преимуществом статуса государства, безусловно соблюдающего закон[44]. Формальное добавление юридического фактора ко всем остальным, которые должны учитывать лица, принимающие оперативные решения – то, на чем специализируется армия США, с избытком обеспеченная адвокатами, – может прояснить затруднение, но не поможет его обойти; такое добавление может означать лишь то, что в случаях, когда придется мухлевать с законом, эти лица при подготовке решений должны будут заранее придумать предлоги и оправдания, чтобы лучше защитить себя впоследствии.

Более того, хорошие солдаты не могут по своей воле выйти за рамки своей роли в процессе законотворчества на дипломатических конференциях, открыто заявив, что те ограничения, которые только что ввело их правительство в отношении своих военных операций, непрактичны или абсурдны. Но они могут так думать, зная, что, когда дойдет до решающего момента в сражении, победа и выживание не могут не оказаться более сильными мотивами, чем строгое следование закону (я говорю «строгое», потому, что восприятие этого предмета военными может состоять в том, что закон не нарушен, если он по необходимости приспособлен к обстоятельствам), и что в любом случае всегда найдутся благовидные предлоги для оправдания того, что они делают: что это были ответные действия или меры возмездия, что имели место отсутствие взаимности, ошибки, неверная информация и т. д. Всегда существуют обходные пути. Законодательство, требующее невозможного (а именно так может выглядеть гуманитарное законодательство, введенное под политическим нажимом), может и не обсуждаться, но история военных действий показывает, что в чрезвычайных обстоятельствах и в случае крайней необходимости оно будет проигнорировано.

Война 1914–1918 гг. и ее последствия

Великим кодификациям конца XIX в. вскоре предстояло подвергнуться испытаниям. Немного потребовалось времени после 1 августа 1914 г., чтобы выяснить, что скептики, похоже, были правы. Жалобы и обвинения слышались отовсюду, и каждая сторона без обиняков возлагала вину на другую сторону. Обвинения в жестокости и беззакониях давно уже стали стандартными инструментами военной политики и пропаганды, но теперь их разнообразие и изобилие в газетах, журналах и на киноэкранах (замечательное новое средство обработки масс) в наиболее развитых странах были беспрецедентны, а разжигаемая ими ненависть среди населения была невиданной по своей силе. Недавние кодификации законов войны стали подручным средством обливания друг друга грязью. Никогда ранее воюющие стороны не имели возможности подвергать столь уничтожающим нападкам своих врагов за нарушение обещаний, которые были даны совсем недавно и столь торжественно. В этом отношении, как и во многих других, опыт 1914–1918 гг. был абсолютно новым. Но самые глубокие причины и предполагаемых, и засвидетельствованных жестокостей и всего прочего, а также устремления и наклонности остались теми же, что и всегда. Новые возможности и экспансия насилия стали следствием новизны масштаба и научной новизны.

Под новизной масштаба я подразумеваю тот факт, что война продолжалась так долго, несмотря на скорость, на которую была способна ее техника: железнодорожные поезда, двигатели внутреннего сгорания и паровые турбины, телеграф, телефон, радио и, наконец, аэропланы. Было широко распространено мнение, что все это (несмотря на по-прежнему повсеместное использование лошадей и мулов) будет способствовать тому, что война станет хотя и, возможно, жестокой, но короткой. И никто, за исключением немногих визионеров и писателей-фантастов (которые действительно справились с этой задачей), не мог предвидеть наступления других, еще более грандиозных последствий развития науки и технологий. Именно с этого времени наука передала в руки тех, кто ведет войну, невообразимые по разрушительной силе оружие и возможности, а масштаб войны породил у них доселе немыслимые потребности и удобные случаи для использования всех этих средств.

Получилось так, что Германия, предполагая, что ее шансы на победу тем выше, чем более скоротечной окажется война, сделала ставку на реализацию плана, который предусматривал нарушение гарантированного договором нейтралитета Бельгии, и в своем стремлении побыстрее довести дело до конца свирепо реагировала на неповиновение бельгийцев. Затем оказалось, что оккупация Бельгии продлилась намного дольше, чем ожидалось. Поскольку раздел гаагских правил о «военной власти на территории неприятельского государства» (маленькая, несчастная нейтральная Бельгия – «неприятельское государство»!) рассматривает главным образом такие старомодные вопросы, как собственность, налогообложение и репарации, Германии пришлось изобрести политику оккупации, которая со временем стала включать и насильственную депортацию рабочей силы в Германию, и эксплуатацию скудных ресурсов Бельгии в таком масштабе, что только благодаря реализации нейтральными государствами плана помощи голодающим был предотвращен массовый голод в стране. Вопрос о том, намного ли Германия отступила в своих оккупационных методах от неопределенного, но безусловно признанного обычного юридического обязательства обходиться с гражданским населением занятых территорий настолько гуманно, насколько позволяют обстоятельства, стал предметом яростных споров и до сих пор является в какой-то степени открытым. Ответ Германии на этот упрек, как и на многие другие, касающиеся ее методов ведения войны, заключался в том, что другие страны, окажись они на ее месте, были бы вынуждены во многом вести себя так же. На что наиболее очевидный ответ других стран – по сути дела состоящий в апелляции к jus ad bellum, а не к jus in bello – состоял бы в том, что они прежде всего не стали бы оккупировать Бельгию.

В то же время Великобритания, для которой наилучшие шансы на победу обеспечивало экономическое давление на Германию с помощью классических средств морской войны – которое, однако, требовало длительного времени и учета реакции со стороны нейтральных государств, – отказалась от традиционной идеи ближней блокады конкретных портов в пользу дальней и общей, одновременно перейдя от освященного временем строго военного определения контрабанды к предельно расширительному, включающему снабжение продовольствием гражданского населения. Это убийственное давление продолжалось и после объявления перемирия, чтобы гарантировать, что немцы поставят свою подпись под договором в Версале. На эту стратегию измора Германия отреагировала симметрично, воспроизведя британские методы блокады с точностью до мины и, что намного важнее, разработав для этой цели не имевшие аналогов в истории методы подводной войны. В ходе этого военно-морского джиу-джитсу и сопровождающей его взаимной брани обе стороны объявили огромные участки открытого моря «зонами военных действий», куда пассажирские судна и флот нейтральных стран могли заходить только на свой страх и риск. Практически весь корпус права, который до 1914 г. как будто регулировал отношения воюющих сторон друг с