Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

находящуюся вне района боев. Макс Хастингс рассказывает историю, когда в Нормандии в середине 1944 г. сержант парашютной дивизии «Люфтваффе», «испытывавший неудобства, доставляемые ему наличием 34 пленных, запер их в находившемся поблизости амбаре и оставил там, когда его отделение покидало этот район: „В России мы бы их расстреляли“, – заявил он позже»[493]. Из своего тщательного исследования поведения воюющих сторон на поле боя во время этой военной кампании (которое фактически было относительно джентльменским по меркам Второй мировой войны и последующих войн) Хастингс делает вывод: «В целом представляется сомнительным, чтобы [убийство пленных] совершалось какой-либо из сторон в бóльших масштабах, чем другой»[494].

То, что проблема военнопленных начиная с 1950 г. была предметом целой серии споров в сфере МГП, объяснялось отнюдь не недостатками Конвенции об обращении с военнопленными. Меньшинство государств, которые не во всем были согласны с ней, испытывали неудовлетворенность скорее потому, что она пошла слишком далеко, а не потому, что она недостаточно продвинулась вперед. Им не нравилось, что она заставила их открыть двери для доступа МККК, и они чувствовали, что последний относится слишком мягко к военным преступникам (точнее, к тем, кого они могли считать таковыми). Они также полагали, что Конвенция установила такие стандарты обращения с военнопленными, которые излишне, даже неразумно высоки. Помимо этих возражений, статьи Конвенции, посвященные военнопленным, не вызывали больших споров, а эффект их применения был всеобъемлющим, охватывающим все аспекты жизни и бытовых условий военнопленного, с момента его захвата и до приказа о его освобождении. Статьи и приложения Конвенции об обращении с военнопленными в стандартном издании МККК занимают больше страниц, чем ЖК4 или ЖК1 и ЖК2 вместе взятые. Во время работы CDDH в нее не было внесено почти никаких поправок, за исключением изменений в правилах, касающихся статуса военнопленного: он теперь был распространен на некоторые пользующиеся широкой поддержкой категории повстанцев, а самая непопулярная категория участников военных конфликтов – наемники – была ее лишена[495]. Это было сделано в ответ на требования государств, которые полагали, что в 1949 г. все могло быть иначе, если бы их интересы были тогда представлены.

И все же эта область МГП редко уходила на периферию внимания. Стороны, участвующие в вооруженных конфликтах, постоянно использовали в своих политических интересах слабости режима регулирования обращения с военнопленными и уязвимость их положения. Ни один, ни другой элемент МГП не был задействован так интенсивно в PR-войнах, которые теперь всегда сопровождают войны настоящие. Представленный в части II рассказ о неспокойной обстановке, сопровождавшей разработку статей Конвенции, посвященных репатриации военнопленных, поможет составить представление о том, какие трудности могли сопутствовать ее применению на практике. Самая первая – и, как оказалось, наихудшая – не замедлила проявить себя.

Война в Корее началась 25 июня 1950 г., когда армия Северной Кореи перешла границу, разделившую во время «холодной войны» Корейскую Народно-Демократическую Республику (которую поддерживал СССР, а затем Китайская Народная Республика с момента ее создания) и Республику Корея, которую поддерживали США, которые держали большой контингент войск в расположенной неподалеку Японии и чьи военные корабли защищали националистическое китайское правительство на Формозе (Тайване). Корея находилась в состоянии политической нестабильности с момента ее освобождения советскими и американскими войсками во второй половине 1945 г. Ее разделение de facto, так же как и разделение Германии на Восточную и Западную, происходившее примерно в то же время, тогда представлялось всего лишь временным, и каждая из соперничавших сверхдержав заявляла о своей решимости вести Корею к объединению. Но то, что произошло 25 июня, стало для всех полной неожиданностью. Никто не предполагал, что Северная Корея может попытаться восстановить единство страны силой. Реакция ООН на этот акт агрессии, как расценили действия Северной Кореи некоммунистические страны, была быстрой и сильной благодаря сочетанию двух факторов – доминирующему положению США в ООН в то время и, по поразительному стечению обстоятельств, отсутствию СССР (добровольному) на заседании Совета Безопасности, когда это было особенно важно. Вооруженные силы, которые пришли, чтобы спасти Южную Корею от военной катастрофы, официально считались силами ООН, но на самом деле были главным образом американскими по своему составу. Их миссия была бы невозможной без решительной американской поддержки, а их главнокомандующие из США (последовательно Макартур, Риджуэй и Кларк) осуществляли руководство твердой американской рукой. В то же время, каковы бы ни были представления ООН относительно целей данной войны, они полностью растворились в глобальной стратегии США по сдерживанию коммунизма. Когда недавно образованный соседний красный Китай вступил в войну на стороне Северной Кореи, чтобы предотвратить разгром, угрожавший теперь ей после успешного контрнаступления Макартура, идеологический характер войны совершенно оформился.

Во всех других отношениях ее характер был далек от совершенства. «В ходе того, что Запад называл «ограниченной войной», на полуострове имели место разрушения в беспрецедентных масштабах», – пишет один из лучших специалистов по истории этой войны. В наибольшей степени были опустошены северные районы Кореи – не только материальные разрушения были катастрофическмим, но эти районы еще и обезлюдели в результате смертей – вполне достоверные оценки количества погибших колеблются в диапазоне между 12 и 15 % – и оставления места жительства; причиной массового бегства людей на юг был просто-напросто голод, а не какие-либо политические предпочтения[496]. Военные действия велись настолько жестоко и несдержанно, насколько это вообще возможно. Пропорциональность и избирательность не принимались во внимание; если имелась возможность причинить разрушения, то она, как правило, максимально использовалась, особенно американскими ВВС, основной целью которых (не в первый и не в последний раз) было продемонстрировать, в рамках соперничества между родами войск, что войны выигрываются благодаря мощи авиации. Между воюющими почти не полностью отсутствовало чувство корпоративной солидарности, что иногда способствует поддержанию стандартов достойного поведения, зато было много непоколебимой уверенности в собственной правоте, что способствует разрушению всяких стандартов. Неазиатское большинство военнослужащих так называемых сил ООН было склонно испытывать расовую отчужденность по отношению как к своим корейским союзникам, так и к корейским и китайским противникам. Бескомпромиссно враждебные друг другу правительства Северной и Южной Кореи были не намерены обращаться со своими внешними врагами более мягко, чем они привыкли обращаться с врагами внутренними. Китайцы, когда они присоединились к военным действиям в октябре 1950 г., представляли режим, который вскоре поразит мир своим пренебрежением к сложившимся в международном сообществе нормам поведения.

Военнопленные при таких обстоятельствах, даже если оставить в стороне неизвестное количество тех, кто мог быть взят в плен, но был убит, неизбежно оказались обречены на тяжелую судьбу, хотя никто не мог предсказать заранее, какую странную форму примут впоследствии превратности этой