Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

нашла свое отражение в IV Гаагской конвенции 1907 г. Статьи с 4 по 20 Гаагских правил, составляющих приложение к этой конвенции, установили правовой режим для военнопленных, который оставался неизменным во время Первой мировой войны, а будучи дополненным женевским правом 1929 г., – и во время Второй мировой. Женевское право, вступившее в силу в 1949 г., содержало дальнейшие усовершенствования некоторых деталей, но в целом несущая конструкция этого корпуса права осталась прежней. Статьи с 1 по 3 Гаагских правил четко указывали на то, что преимущества этого режима распространялись только на личный состав армий и на членов «ополчения и добровольческих отрядов». Атрибуты, присущие «армиям», были в то время столь хорошо известны и для всех понятны, что не было необходимости в дальнейших уточнениях, но «ополчение и добровольческие отряды» представляли собой разношерстную компанию, поэтому распространение на них такого же статуса в соответствии с «военными законами, правами и обязанностями» было обусловлено либо их интегрированностью в регулярную армию своего государства, либо такой их организацией и подготовкой, которая позволяла ополченцам и добровольцам вести себя так, как ведут себя военнослужащие армии в собственном смысле этого слова. Было определено и то, в чем состоит такое поведение: ополчение и добровольческие отряды «1) имеют во главе лицо, ответственное за своих подчиненных; 2) имеют определенный и явственно видимый издали отличительный знак, 3) открыто носят оружие и 4) соблюдают в своих действиях законы и обычаи войны».

Эти условия и оговорки были согласованы лишь после многочисленных обсуждений, некоторые из которых были весьма жаркими. Фактически споры вокруг этого вопроса не прекращались с тех пор, как большие войны 1860-х годов пробудили в мире широкий общественный интерес к законам и обычаям войны и положили начало дискуссиям о них. Два великих принципа пришли в столкновение друг с другом. С одной стороны, догматом националистической (и, если это как-то меняет дело, республиканской) политической веры была идея, что люди должны гордиться тем, что могут взять оружие и встать на защиту своей страны – в рядах вооруженных сил под руководством профессионалов, если таковые силы имеются, или, в противном случае, любым другим образом. С другой стороны, догматом веры профессиональных военных (и, если это как-то меняет дело, аристократической) было представление о том, что народные военные инициативы, помимо того что они представляют собой политическую угрозу в мирное время, обычно склонны к беззаконию и являются расточительными во время войны. Профессиональные солдаты основных военных держав после 1870 г. больше не нуждались в обращении к опыту наполеоновских армий в Испании и России для демонстрации тех неприятностей и ужасов, которыми сопровождается вооруженное народное сопротивление против захватчиков и оккупантов. Во второй половине франко-прусской войны 1870–1871 гг., уже после поражения французов под Седаном, в фазе войны franc-tireur[475], они получили свежий практический пример, который для немецких публицистов стал своего рода навязчивой идеей. Но в глазах представителей сравнительно меньших государств дело выглядело совершенно иным образом. Они горячо поддерживали право народов выступать с оружием в руках против захватчиков и оккупантов. Преуменьшая неприятности, которые franc-tireur создавали для своих собственных сограждан, они в то же время стремились преувеличить тот реальный вред, который наносился ими врагу. Но небольшие и небогатые страны были вынуждены пытаться добиться максимума возможного с помощью тех средств, которые имелись в их распоряжении.

Небольшие скромные государства никогда не могли равняться с важнейшими державами в том, что касается многочисленности армий и вооружений. Самое большее, что они могли сделать, – это положиться на то, что смогут мобилизовать своих патриотов на борьбу против захватчиков и, – если им все же суждена иностранная оккупация, – осложнить жизнь оккупантам. Почему люди, которые сражаются за свою родину, хотя, может быть, и не профессиональным образом, должны заслуживать меньшего уважения, чем те, которые стремятся абсолютно профессионально захватить, оккупировать, а возможно, и аннексировать их страну? И, возвращаясь к новым Гаагским правилам, покровительствующим военнопленным, почему доблестный патриот не должен пользоваться предоставляемыми ими привилегиями, вместо того чтобы быть повешенным или расстрелянным как преступник или «предатель»?[476]

Именно такие аргументы выдвигались в конце XIX в. и продолжали фигурировать в XX в. Технический прогресс и идеология несколько повысили ставки в этом вопросе, но в основном все темы и проблемы остались такими же, какими были во время формулирования современного определения комбатанта в 1899 и 1907 гг., несмотря на незначительные изменения, сделанные в 1949 г., и более амбициозную модификацию, предпринятую в 1977 г. Тем, кто сражается методами партизанской или народной войны, трудно соответствовать всем условиям применимости к ним норм покровительства военнопленным (формулировка 1949 г.) или приобретения ими «статуса комбатанта и военнопленного» (формулировка 1977 г.), даже если они искренне желают этого. Рассмотрение этих условий показывает, в чем заключается трудность.

Требование быть «организованной группой под командованием ответственного лица» не создает особых трудностей. Оно присутствует, с незначительными различиями в формулировках, в конвенциях 1907 и 1949 гг. и в обоих протоколах 1977 г. И это вполне разумно. Невозможно быть уверенным, что вооруженное формирование будет соблюдать ключевые принципы и нормы МГП и будет способно вступать в подразумеваемые этим правом отношения взаимности со своим противником (противниками), если оно не будет сплоченным и дисциплинированным. Его оппоненты и третьи стороны (чьими законными интересами МГП никогда не пренебрегает) должны знать, кто командует этим формированием, и должны быть уверены, что этот человек действительно командует им. Командиры и формирования, которые не считают это требование обязательным для себя, фактически оказываются в одной компании с бандитами, грабителями и преступниками. Это условие всегда было ключевым в данной области МГП именно потому, что бандиты, грабители и преступники неизбежно используют к своей выгоде периоды войн, беспорядков и анархии, иногда выдавая себя за респектабельных повстанцев или создавая союзы ad hoc с некоторыми из них. Только история (а в некоторых случаях, возможно, и судебные процессы) покажет, можно ли квалифицировать таким образом сербских, хорватских и боснийских «военных лидеров» (как называют их репортеры на месте событий) и предводителей рангом пониже, возглавляющих отряды народных ополченцев, которые в момент написания этой книги (весна 1993 г.) продолжают опустошать и разорять республики бывшей Югославии. Их непрекращающиеся акты беззакония лишь еще раз подтверждают мудрость законодателей, поскольку неоднократно миротворческие и гуманитарные усилия ООН, ее специализированных учреждений и МККК терпели неудачу из-за неспособности (номинально) вышестоящих властей заставить командиров (предположительно) более низкого ранга выполнять условия подписанных ими соглашений.

Требование «открытого ношения оружия», которое недвусмысленно фигурировало в документах 1907 и 1949 гг., оказалось впоследствии столь трудно соблюдать при всех обстоятельствах, что оно было существенно откорректировано в 1977 г. А от дефиниции, «явственно видимый издали [отличительный знак]» фактически вообще пришлось