Личность в истории и художественной литературе - Коллектив авторов

романтической патетики и «чувствительных» общих мест. По сути, подделку разоблачил уже в 1810 году немецкий итальянист Иоганн Каспар фон Орелли, да и сам Компаньони признался в обмане перед смертью, в 1833 году, но инерция восприятия держалась долго: еще в 1910 году «Тассовы бдения» вышли в Италии под именем Тассо.

В самом деле, в откровенной мистификации реализуются три ключевых романтических топоса: гений и толпа (светская чернь); неодолимая страсть; безумие. Романтически настроенные путешественники по Италии, заезжая в Феррару, совершали паломничество в госпиталь святой Анны, где страдал поэт. Байрон в 1817 году пишет поэму «Жалоба Тассо» и вставляет в IV песнь «Паломничества Чайльд-Гарольда» строфы о посмертной славе, которая ждет униженного при жизни «гения». Интерес романтиков к Тассо возрастает: историк Август Вильгельм Шлегель упоминает о нем в своих берлинских лекциях и переводит октавами его стихи.

Однако было бы неверно полагать, будто романтики вывели итальянского поэта из забвения: его поэма «Освобожденный Иерусалим» входила в канон классицизма как один из признанных образцов высокой эпической поэмы. Хотя Буало в Седьмой сатире и противопоставлял «мишуру» Тассо «золоту» Вергилия, именно эта поэма была избрана среди других сочиненных в то же самое время: среди них можно назвать «Араукану» испанца Алонсо де Эрсильи (1569) и «Лузиады» португальца Камоэнса (1572); настолько популярен и востребован был тогда эпический жанр, что даже король Шотландии Яков VI сочинил поэму «Лепанто» (1591). Предпочтение, оказанное классицистами Тассо, можно объяснить тем, что Эрсилья, Камоэнс, да и Яков VI строили свои поэмы на материале, во-первых, злободневном (конкиста, плавание вокруг Африки, недавно произошедшее морское сражение объединенных христианских сил с турецким флотом), а во-вторых, в случае Эрсильи и Камоэнса национально окрашенном. Теоретик Тассо, автор «Рассуждений о поэтическом искусстве и в особенности о героической поэме» (1564–1565), этого избежал: в «Освобожденном Иерусалиме» выдержана эпическая дистанция (триумфальный крестовый поход состоялся в 1096–1099 годах), и вместо подвига отдельной нации представлено подлинно христианское свершение, осуществленное всеми силами католической Европы (не следует забывать, что раздробленную Италию тогда объединяла контрреформация).

По сути, Тассо не зря представил свою поэму на суд инквизиции: она, несмотря на законченную, классическую форму, внутренне полиморфна, гетерогенна. В ней, как на картине Веронезе «Битва при Лепанто», представлены два мира – горний и дольний: это и барочный прорыв в иное измерение, и отсылка к самому что ни на есть канону, «Илиаде», где олимпийские боги покровительствуют тем или иным героям. Наряду с этим явно ощущается влияние ренессансно-рыцарских поэм, особенно «Неистового Роланда»: сплетаются, хоть и не столь прихотливо, несколько любовных линий, причем ренессансный принцип varietà уводит поэта то к идиллии (Танкред и Эрминия), то к фантастике рыцарского романа (Ринальдо и Армида). Эти «романтические» эпизоды определяет как контрреформационная идеология (язычники переходят в истинную веру), так и ренессансный неоплатонизм (героями, как и всем мирозданием, движет любовь).

Такая неполная принадлежность поэмы Тассо к классицистическому канону определила ее причисление к тем шедеврам ренессансной и барочной литературы («Божественная Комедия», «Дон Кихот», драматургия Шекспира и Кальдерона), которые становятся «романтическими» в западноевропейской рецепции. Это же и обусловило ее удивительную судьбу в русской словесности.

В XVIII веке выработка канона русской эпической поэмы в рамках классицистической системы жанров неразрывно связана с освоением шедевров античной и западноевропейской эпики. В журнале М. М. Хераскова «Полезное увеселение» в 1762 году появился анонимный «Опыт о стихотворстве» (приписываемый С. Г. Домашневу), где в разделе об итальянской поэзии «Освобожденный Иерусалим» ставился выше «Илиады». Автор «Россиады», долгое время считавшейся образцовой эпической поэмой на русском языке, объявляет во «Взгляде на исторические поэмы», предпосланном основному тексту, будто опирается не на «Генриаду» Вольтера, однако поэма Хераскова гораздо ближе к Тассо, чем к другим образцам эпического жанра: эпическая дистанция примерно та же (взятие Казани в 1552 году); христиане так же сражаются с магометанами, и им способствуют силы небес, в то время как врагам помогают силы ада. Поэма Тассо в 1575 году была политически актуальна в связи с турецкой экспансией в Средиземноморье, а «Россиада» писалась между двумя русско-турецкими войнами (1768–1774 и 1787–1791 годов). Можно найти совпадения в системе персонажей (Сумбека – Армида), калькируются и отдельные эпизоды (лес под Казанью становится «очарованным»; из «Освобожденного Иерусалима» происходит описание невыносимого зноя, от которого страдают русские полки (далее в той же стилистике описывается лютый мороз, насланный на россиян могущественным волхвом); есть в поэме Хераскова и девы-воительницы, которые в конечном итоге переходят в истинную веру; даже сам царь Едигер переходит в христианство после того, как к нему является небесный дух). А поскольку поэма Хераскова была признана образцовой, то и формула Тассо (христианская идея, вмешательство небесных и адских сил, любовные линии, переход недавних врагов в истинную веру) стала чуть ли не основной в русском эпосе (правда, к конфессии прибавился еще патриотизм, острое чувство национальной принадлежности).

«Россиада» Хераскова, как и следовало «высокому» жанру, написана, подобно французским эпическим поэмам, александрийским стихом. И возникает обратная связь: октавы Тассо спрессовываются, превращаются в единый, неразрывный дискурс. Самая удачная реализация такой жанровой модели принадлежит А. Ф. Мерзлякову: знаменательно, что первые отрывки своего перевода он опубликовал в 1808 году, хотя закончил свой труд только через двадцать лет, так и не изменив себе, невзирая на новые веяния.

В самом деле, в том же 1808 году появляется перевод уже упомянутых «Тассовых бдений», выполненный с подлинника А. С. Шишковым [5]. В том же году с переводами из Тассо выступает Батюшков [9; 10], который свободно читал в оригинале итальянских поэтов, и Тассо был из них самым любимым, причем не только в силу художественных достоинств его поэмы. Находясь под впечатлением недавних псевдобиографических публикаций, Батюшков невольно сопоставлял себя с итальянским поэтом: задумывая перевод всего «Освобожденного Иерусалима», русский поэт вольно или невольно ставил перед собой двойную задачу: адекватно переложить «образцовый» эпос и увековечить память поэта-страдальца, оболганного, заточенного в лечебницу, объявленного безумцем. Недаром одновременно с отрывками из поэмы [9; 10] Батюшков публикует собственное стихотворение «К Тассу» [1].

Первую задачу Батюшков решает, прибегая к эпическому размеру – александрийскому стиху с парной рифмовкой: его стих эвфоничен и звучен, но классицистическая иерархия жанров не разрушена, а всего лишь поколеблена. Переводчик перелагает не столько оригинальный текст, сколько идею жанра, образец в его вневременной, незыблемой сути.

И все-таки в александрины Батюшкова проникает красочность, вариативность оригинала, которую русский поэт, воспринимая личность Тассо в романтическом ключе, субъективно понимал как страстность. Высокий стиль эпопеи из величавого и торжественного становится субъективным и контрастным. Из образцовой эпической поэмы, по лекалу которой вычерчена «Россиада»,