Философия истории во Франции - Иван Владиленович Кузин

текст, вызывающий чувство потерянности, дискомфорта (порой доходящее до тоскливости); он расшатывает исторические, культурные, психологические устои читателя, его привычные вкусы, ценности, воспоминания, вызывает кризис в его отношениях с языком.

Вот почему анахроничен читатель, пытающийся враз удержать оба эти текста в поле своего зрения, а у себя в руках – и бразды удовольствия, и бразды наслаждения; ведь тем самым он одновременно (и не без внутреннего противоречия) оказывается причастен и к культуре с ее глубочайшим гедонизмом (свободно проникающим в него под маской “искусства жить”, которому, в частности, учили старинные книги), и к ее разрушению: он испытывает радость от устойчивости собственного я (в этом его удовольствие) и в то же время стремится к своей погибели (в этом его наслаждение). Это дважды расколотый, дважды извращенный субъект»[34].

Таким образом, читатель разрывает историческую устойчивость, начиная свое бесконечное движение сквозь историю. Произведение для него обретает символическое значение, так как никакая история не в состоянии исчерпать его бесконечную смысловую полноту.

§ 2. Критика метанарратива в философии Ж.-Ф. Лиотара

В своей книге «Состояние постмодерна» Жан-Франсуа Лиотар (1924–1998) утверждает, что теперь философский дискурс современности исторически бесполезен, потому что социальная, политическая и культурная сферы давно обогнали его в своем развитии. Вера в просвещенческие ценности – истину, прогресс, всеобщую справедливость, вечный мир, «всеобщее чувство» и т. д. – создала «великий нарратив» (или метанарратив), который исторически принимал разные формы, однако сегодня он уже в прошлом, как полагает Лиотар.

Метанарратив (кантианский, гегельянский или марксистский) – это повествование, претендующее на всезнание, которое может указать конечную точку развития человека и общества. Для Лиотара это все утешительные иллюзии, которые следует забыть. Вера в ценности Просвещения разрушена, потому что сегодня все свидетельствует против них – войны, погромы, кровавые революции, террор, этнические конфликты и т. п. Дальнейшее поддержание этой веры может свидетельствовать либо о невежестве, либо о злонамеренности. Теперь, считает Лиотар, мы должны оставить это убеждение и занять толерантную постмодернистски-плюралистическую позицию, согласно которой существует сколько угодно много общих прагматических нарративов знания, каждый из которых имеет право выражать свои ценности, систему убеждений и критерии «истинности» или «обоснованности» суждений. Эти нарративы несоизмеримы, поэтому мы не должны покушаться на то, чтобы судить их с точки зрения справедливости или истины: «Параллельное сравнение науки и ненаучного (нарративного) знания дает понять или, по крайней мере, почувствовать, что в существовании первого необходимости не больше, чем во втором, хотя и не меньше. Одно и другое сформированы совокупностями высказываний; высказывания являются “приемами”, направленными на игроков в рамках общих правил; эти правила являются специфическими для каждого знания, и “прием”, который считается хорошим здесь, не может быть таким же там, за исключением каких-то совпадений»[35].

Лиотар предлагает принять «состояние постмодерна», т. е. тот факт, что сегодня мы должны осмыслять свою жизнь в контексте множественных, незавершенных и множащихся нарративов и языковых игр. Надо уважать распрю нарративов и не совершать ошибку (типичную ошибку Просвещения): верить, будто одно из таких повествований обладает высшей гарантией истинности.

Этот же подход следует распространить и на этические проблемы, т. е. отказаться от универсализирующего подхода (в духе кантовского категорического императива), так как существует разрыв между правилом и его применением, между общим и частным, между моральным суждением, выведенным из абстрактных предписаний, и моральным суждением, осуществляемым в ситуациях, часто более сложных и трудных, чем что-либо, доступное универсалистской оптике.

Тем самым все сводилось к утверждению, что смысл моральных суждений появляется только в определенных контекстах (культурах, традициях, коллективных формах жизни, языковых играх, разделяемых социальных практиках и т. д.).

Глубокий скептицизм по поводу возможности познания и истины у Лиотара приобретает форму разнообразных несоизмеримых языковых игр, нарративных «распрей», конфликтующих идеологий, соперничающих концепций и т. д. Единственно работающим здесь принципом справедливости объявляется максимизация многообразия допустимых нарративов, которые по возможности не должны никак оцениваться.

В такой антипросвещенческой риторике, этически и политически реакционной, есть ряд сомнительных философских аргументов, пренебрегающих деталями работы самого историка, который все же устанавливает некоторые факты как имевшие место, а не являющиеся всего лишь продуктом его воображения и интерпретации. С другой стороны, за идеей Лиотара скрывается вполне либеральный плюралистический принцип: мы должны быть толерантными, не должны навязывать своих взглядов другим людям, и потому нам следует всегда быть готовыми признать, что наши убеждения не являются единственной состоятельной или морально оправданной точкой зрения.

§ 3. Ответственность перед прошлым в грамматологии Ж. Деррида

Развиваемая Жаком Деррида (1930–2004) наука о письме (грамматология, впоследствии превратившаяся в деконструкцию) раскрывается в неразрывной связанности с началом истории как опыта и как знания. Деррида показывает, что в ходе долгой эволюции линейное фонетическое письмо одержало верх над всеми другими видами письма:

1. Ранее существовала мифограмма, в которой все аспекты письма (искусство, религия, экономика, техника) сливались в неразрывное единство.

2. Линейное фонетическое письмо вытеснило мифограмму, став основой линейного (по прямой или же по кругу) понимания истории, которое и поныне преобладает в европейском сознании.

3. В современном мире эпоха господства линейного письма и соответствующей ему модели мысли заканчивается, что предполагает новую организацию пространства и времени, которая передается неметафизическим письмом, связанным с опытом отсутствия и различия.

Деррида призывает учиться думать так, чтобы не убивались шансы будущего, чтобы оставались возможности нарушения привычного хода истории, вещей, времени, что неотделимо от утверждения инаковости и тем самым – справедливости, превосходящей право (закон, правосудие).

Справедливость здесь предстает как неподчиненность никакому расчету. Справедливость – это приход непредсказуемого как дара и открытости «другому».

Поэтому деконструкция не является чистой негативностью. Она лишь стремится вырваться за рамки старой оппозиции «европоцентризм – антиевропоцентризм», чтобы избавиться от предсказуемости, которая задавалась платоновским эйдосом или кантовской регулятивной идеей.

Деконструкция сталкивает нас с пределом, с краем, с невозможным как не деконструируемым, с тем, чего нет, с тем, что, как уже говорилось, может наступить, а может и не наступить. Тем самым она делается во имя чего-то, а не просто ради самой себя, – в конечном счете для того, чтобы утверждать существование чего-то недеконструируемого. И в этом смысле, как полагает Деррида, она имеет дело со справедливостью, которая является опытом того, относительно чего опыт невозможен. Опыт как бы изначально апоритичен: он одновременно и невероятен, призрачен, и необходим. Призраков не следует изгонять, к ним необходимо проявить гостеприимство нашей памяти, делая это ради заботы о справедливости. Дать «место» недеконструируемому – таков смысл справедливости.

Ключ к пониманию справедливости именно в том, чтобы не считать ее эйдосом, регулятивной идеей, идеалом, моделью или парадигмой, применимой как универсальное к частному, но видеть в ней язык,