Мы все нарциссы? Феномен нарциссизма от мифологии до патологии - Витторио Линджарди

Чтобы описать эту культуру, он использовал слово, вокруг которого мы с вами плавали до сих пор: мы живем, по словам папы, в обществе «иллюзий и нарциссизма». Авторитетным тоном он озвучил термин из клинической сферы, чтобы выразить более общую мысль. Так случается со всеми магнетическими словами – и тем выразительнее они становятся.

Расширение значения слова «нарциссизм» началось в середине семидесятых годов, когда американский социолог Кристофер Лэш (спустя два года после того, как журналист Том Вулф назвал этот период «десятилетием “я”» – The Me Decade) выпустил бестселлер под названием «Культура нарциссизма». В то время селфи еще не было, но Лэш догадался, что «люди общаются с другими так, как будто их собственные действия записываются и передаются в режиме реального времени невидимой аудитории или записи откладывают, чтобы внимательно рассмотреть позднее». Тема невидимой аудитории появляется в одной из самых сложных из используемых сегодня диагностических систем: процедуре оценки Шедлера – Вестена (Shedler – Westen Assessment Procedure – SWAP-200), которая предлагает клиницисту список критериев, помогающих классифицировать личность пациента. Один из критериев, относящихся к описанию нарциссического стиля, гласит: «Пациент склонен относиться к другим как к аудитории, которая должна подтверждать его важность, ум, красоту». В других критериях SWAP-200 приводятся опасения такого пациента, например: «склонен ощущать несоответствие, считать себя ниже других или неудачником» или «склонен испытывать стыд или смущение».

Соединяя психоаналитические концепции с определенным левым традиционализмом, провозглашающим ценность сообщества, семьи и самодисциплины, Лэш пишет эссе о последствиях социального развития, которое обнажает нарциссические черты, присущие каждому из нас. Его идея состоит в том, что корни нарциссизма нельзя проследить, опираясь только на историю развития человека в семье (нейробиологический аспект в то время еще не рассматривался), они должны исследоваться в расширенном социальном контексте. Далее следует список нарциссических недостатков, основная часть которых лежит в плоскости «гедонизм – эгоизм». Вероятно, те же недостатки беспокоят и папу Франциска, и они же озвучены в интервью одним из психологов: упрощение личных отношений, низкий уровень самосознания, чрезмерная снисходительность к себе, побег от эмоциональной зависимости, неспособность к благодарности, страх старости. Лэш – и вообще все авторы, прибегающие к концепции социального нарциссизма, чтобы высказать (иногда искренне, иногда моралистически) свои опасения за нашу эпоху, – пренебрегает эмоциональной болезненностью уязвимого нарцисса и здоровыми проявлениями нарциссизма, такими как забота о себе и поиск возможностей для самореализации. Зато он очень точно улавливает «полноту пустоты», охватывающей человека, который заботится только о собственном успехе и имидже.

Спустя сорок лет мы испытываем те же опасения, однако они усилились. Просто откройте Instagram, Facebook[47], TikTok или (если вы все еще делаете это) включите телевизор. Разумеется, чтобы узнать новости – мрачную криминальную хронику или светские сплетни, правдивые или фейковые, – а еще (и я имел в виду именно это) чтобы убедиться в нарциссическом содержании большинства так называемых развлечений: показных, тщеславных, фальшивых, самовозвеличивающих. Так неужели ситуация ухудшилась необратимо? До той точки, что сегодня книга Лэша называлась бы «Культура психопатии»? Когда совсем молодые люди убивают без мотива, а потом заявляют, что жертва была «слишком счастлива», или спокойно делают селфи с друзьями, или идут домой спать как ни в чем не бывало, это единичные случаи патологии или отражение нашего времени в кривом зеркале? И не пора ли нам оплакивать старый добрый социальный нарциссизм, каким в первые десятилетия прошлого века его описал Гадда в смешных и безжалостных портретах миланского высшего общества: «Тем, кому достался нарциссический темперамент (их ошибочно считают дружелюбными и даже хвалят за это), плевать на общество, они изворотливы, все, что они делают, продиктовано алчностью и чистым эгоизмом. Но при этом им “нужны” другие <…>. Люди для них что-то вроде психического зеркала, если они их и любят, то только за то, что это зеркало им льстит».

К вопросу о зеркалах: современный польский художник Павел Кучинский изобразил знаменитого Нарцисса Караваджо склонившимся не над источником в населенном нимфами лесу, а над экраном гигантского смартфона, и это очень точный образ глобального социального нарциссизма. Здесь же вспомним, что Зигмунт Бауман в снискавшем большой успех определении назвал наше общество текучим, тем самым (не знаю, намеренно ли) подчеркнув важнейшую деталь мифа о Нарциссе.

Если характеризовать социальный нарциссизм, по которому мы сейчас проплываем, максимально кратко, я бы сказал, что он включает три вида активности: политические мистификации, телесные мистификации и мистификации отношений.

Политическая мистификация служит для отрицания сложности. Я отношу к ней все явления гипертрофии идентичности, которые имеют политические последствия в условиях конфликта между группой принадлежности и «другими» и выражаются в известных явлениях, таких как убежденность в превосходстве одних над другими, расизме, мизогинии и так далее. Это нарциссическое движение проходит через идеализацию влиятельных и авторитарных лидеров и обесценивание групп людей, считающихся низшими или слабыми; на последних нарцисс проецирует собственные уязвимость и страхи, стараясь идентифицировать себя с идеализированным сильным родителем, способным упростить все, что сложно понять, и положить конец всем бедам, творящимся вокруг нас. В 1921 году, на краю национал-социалистической пропасти, Фрейд пишет «Психологию масс и анализ человеческого Я», где с горечью размышляет о коллективной психике и ее потребности в авторитарных лидерах. Он предполагает, что человеческие массы с преобладанием «аффективности и бессознательной душевной сферы»[48] и склонности к самообману проецируют на вождя свой Я-идеал. Таким образом, Я-идеал вождя становится Я-идеалом каждого: и в этом отношении массы к вождю есть что-то почти эротическое, потому что «какой силе можно приписать это действие, кроме эроса, объединяющего все в мире?» Сосредоточиться на различиях куда надежнее, чем признать сходство: разделение (буквально на черное и белое) все упрощает, а сближение усложняет.

Телесная мистификация служит для отрицания бренности. Здесь показательны применение пластической хирургии, одержимость своей физической формой, погоня за худобой или мускулатурой (в дополнение покрытой татуировками), появление в наших кварталах все новых и новых студий маникюра, предлагающих привести в порядок часть себя, когда иметь дело с целым сложно. До наступления двухтысячных в США мало кто прибегал к отбеливанию зубов, но за последние двадцать лет, благодаря навязчивой рекламе со знаменитостями, белоснежные зубы стали социальной обязанностью. Согласно статистике, в 2017 году сорок пять миллионов американцев (14 % населения) прибегли к профессиональному отбеливанию зубов. Перечень услуг пластической хирургии и вовсе бесконечен: от коррекции разреза глаз в Корее до ягодичных имплантов в Бразилии. Глобальная эпидемия ретуши позволяет нам примириться с тем, что́ мы в себе считаем непрезентабельным.

Мистификация отношений служит для отрицания зависимости. Большая часть общения, в том числе в семье, сегодня проходит в виртуальном пространстве. Даже голос, всегда