Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

раз четко обозначило свою позицию в развернутом заключении Законодательного отделения, направленном в Министерство внутренних дел. В нем был аргументирован основной тезис: чтобы не «подорвалось доверие к новым судебным установлениям в самом начале их существования», нужно «обеспечить серьезное и добросовестное обсуждение судебных решений»[727].

Для этого требовалось «воспрепятствовать тому, чтобы отделы, в которых должны помещаться эти разборы, не сделались фельетонами юридических скандалов». Так как эта мысль предполагала существенные ограничения печатного обсуждения новой судебной деятельности, Министерство юстиции давало подробные объяснения своей позиции:

Действительно, насколько полезно, как для правосудия, так и для юридического образования народа, чтобы все происходившее в суде могло сделаться известным публике – путем присутствия и путем печати, настолько было бы вредно дозволить всем и каждому без надлежащего знания дела обсуждать судебные решения. Такое дозволение привело бы к тому, что судья, находясь под опасением публичного осуждения, действовал бы в угоду той или иной журнальной партии, с ущербом для правосудия, а публика, лишенная специальных сведений для надлежащей оценки предложенной ей критики, введена была бы в заблуждение относительно действительного смысла судебного решения и приведенных в нем законов[728].

Как видим, так же как это было в отношении поведения публики в судебной зале, чиновники испытывали большое недоверие к будущим действиям печати. Ограничивающий модус регулирования поведения публики в суде и обсуждения ею судебных решений должен был упредить провокации и скандалы. При этом первые лица нового суда представлялись как требующие защиты правительства: в печати на них могли повлиять «журнальные партии», а в судебном заседании, перед лицом непослушания публики, им предоставлялись силы полиции и даже военной команды, о чем большими буквами возвещали правила посещения суда.

Министерство юстиции стремилось по максимуму оставить за собой толкование «действительного смысла» происходящего в суде. Объяснение такой политики было простым:

Уважение к закону лежит в основании общественного порядка, а так как судебные решения суть специальные законы, то обсуждение их может быть допущено лишь с серьезной научной целью, в пределах, обеспечивающих сохранение должного к ним уважения. (Курсив мой. – Т. Б.)

Министр юстиции подчеркивал новое понимание судебных решений как законов, существенно возвышая их значение. До этого судебная власть, будучи частью широких прерогатив администрации, никогда не заявляла о своей претензии встать рядом с властью законодательной. Теперь же новые суды объявлялись независимой властью, чему давались определенные гарантии. Связь судебных решений с юридической наукой тоже была новой мыслью – до этого единственным основанием судебного решения признавался закон. (В дореформенный период юриспруденция и судебная практика были разведены и их пересечения казались даже неуместными. Так, приглашенный дать отзыв на проект Судебной реформы профессор Чебышев-Дмитриев, декан юридического факультета Петербургского университета, указывал на свое незнание отечественной юридической практики, свойственное и другим профессорам-юристам[729]. Представления Аксакова о том, что немецкие начала правоведения не имеют смысла для судопроизводства и для законотворчества в России, разделяли и другие российские правоведы.)

Однако административная власть не готова была признавать претензии Министерства юстиции на самостоятельность решений. Так, 10 сентября 1866 года министр внутренних дел информировал своего коллегу, министра юстиции о том, что дал разрешение двум серьезным изданиям, в которых был уверен, – «Русским ведомостям» и «Вестям» – открыть отделы юридической хроники без каких-либо предварительных консультаций с Минюстом[730]. В ответ министр юстиции Замятнин указывал, что те статьи, в которых означенные газеты толковали деятельность Санкт-Петербургского окружного суда, не могут считаться опубликованными «с пользой для дела».

Поэтому Министерство юстиции было склонно отказывать всем изданиям, обращавшимся за разрешением открыть у себя отдел юридической хроники. В частности, издателю популярной столичной газеты «Голос» Краевскому было отказано

как не представившему никакой гарантии в том, что он обладает знаниями, необходимыми для разборов судебных решений[731].

Нужно сказать, что многие издания действительно видели в предстоящем гласном судопроизводстве возможность быстрого обогащения за счет большого интереса публики. Так, некто Алексей Артоболевский, намереваясь издавать газету «Гласный суд» и еще не получив разрешение на комментирование судебных решений, уже печатал рекламные объявления в других изданиях о том, что с октября в своей газете

осветит дела каждого – в лице публичного, ничем не подкупного судьи – общества. Его (общества. – Т. Б.) убеждения так же действительны, так же неподкупны, как тайный голос совести[732].

Приговоры по совести становились соблазнительным товаром, на который предприимчивый Артоболевский объявлял подписку. Рекламное объявление сулило, что судебный отдел станет главным в газете. Он будет выполнять «нравственную задачу», так как «быстрее всякой грамотности и школы научит» «популярным» изложением процессов, что «все становятся равными перед законом». Помимо этого судебный отдел будет выполнять и «практическую задачу», способствуя подготовке защитников. Нравственная и практическая задачи становились вполне привлекательными для участия в подписке. Артоболевский завлекал будущих читателей и тем, что собирался публиковать самоучитель стенографии. А если число подписчиков будет более 4000, – продолжал свои посулы «предприниматель от печати», – тогда им будет предложено приложение в виде сборника «наиболее необходимых в частном быту законов». «О разрешении его печатать уже испрошено у правительства», – уточнялось в рекламном объявлении для тех, у кого еще могли остаться сомнения в необходимости подписки.

Весной 1866 года, когда Артоболевский продолжал печатать свои объявления в других газетах, Министерство юстиции уже отказало ему в разрешении освещать судебную деятельность в «стенографической газете „Гласный суд“». Оно одобрило единственную заявку – прошение Московского юридического общества об издании «Юридической газеты», в которой предполагалось комментировать судебные решения.

8 августа Артоболевский подал прошение о разрешении перепечатывать Свод законов, о чем он также уже объявил в рекламе. Издатель подчеркивал, что его проект «имеет в виду, что нравственное воспитание народа более или менее зависит от точного исполнения закона, его понимания и проч.» Там же он указывал, что в соответствии со своими целями он собирался достаточно вольно обходиться с буквой закона:

Статьи Свода законов, написанные кратко, будут печататься буквально, другие же будут сокращены, а иные сказаны «своими словами». Статьи, нуждающиеся в разъяснении, будут разъясняемы, требующие критики – критикованы (без оспаривания обязательной их силы)[733].

Министерство юстиции не возражало против этой инициативы, если с ней согласится Второе отделение СЕИВК, которое занималось систематизацией всего законодательства со времени подготовки Свода законов[734]. В обосновании своего решения Министерство юстиции ссылалось на то, что Второе отделение в марте 1865 года одобрило ходатайства книгопродавца Калашникова и коллежского секретаря Беликова о разрешении издать Судебные уставы 20 ноября 1864 года. Они должны были обязательно указать, что