Горькие силлогизмы - Эмиль Мишель Чоран

(особенно когда не верим в него и даже его презираем), доказывает, насколько глубоко в нас чувство принадлежности к толпе.

* * *

Моя заслуга не в том, что я ни на что не годен, а в том, что я сознательно к этому стремлюсь.

* * *

Если я не отрекаюсь от своих корней, то только потому, что лучше быть никем, чем подобием чего бы то ни было.

* * *

Человек – это смесь автоматизмов и капризов. Это разладившийся робот, робот с дефектами. Пусть он таким и остается. Не дай бог, его кто-нибудь отладит.

* * *

Каждый из нас ждет одного и того же – смерти, одни терпеливо, другие с нетерпением. Но осознание этого приходит к нам лишь вместе со смертью, то есть слишком поздно, чтобы возрадоваться ее приходу.

* * *

Я больше чем уверен, что человек научился молиться раньше, чем разговаривать. Разве мог бы он вытерпеть все муки, которые свалились на него, когда он отверг, отринул животное состояние, без стонов и ворчания – этих прообразов и предвестников молитвы?

* * *

И в искусстве, и во всем остальном тот, кто комментирует, обычно и более искушен, и более проницателен, чем тот, кого он комментирует. Таково преимущество убийцы перед жертвой.

* * *

«Возблагодарим же богов за то, что они никого не привязывают к жизни силой».

Сенека (чей стиль, если верить Калигуле, страдал нехваткой связности) сумел выразить главное. Этому способствовала не столько его верность стоицизму, сколько его восьмилетняя ссылка на Корсику, в те времена слывшую совершенно диким краем. Благодаря этому испытанию его легкомысленный ум приобрел новое измерение, чего в нормальных условиях не случилось бы никогда. Оно же позволило ему обойтись без благотворного влияния болезни.

* * *

Вот оно, это мгновение… Оно пока еще мое, но вот оно утекает, ускользает от меня – и его уже нет. Разве попробовать с другим? Решено. Вот оно снова здесь, оно принадлежит мне… и снова исчезает где-то вдали. Почему я с утра до ночи должен производить прошлое?

* * *

Чего он только ни испробовал, чтобы приобщиться к мистической мудрости! Все понапрасну. После этого ему не оставалось ничего другого, кроме приобщения к просто мудрости.

* * *

Когда люди начинают задаваться так называемыми философскими вопросами и выражаться на неизбежном в этом случае жаргоне, они напускают на себя вид агрессивного высокомерия. А ведь философия – область, в которой наличие неразрешимых проблем подразумевается само собой, следовательно, таким же обязательным должно быть и требование скромности. Впрочем, контраст здесь только кажущийся. Чем серьезнее обсуждаемый вопрос, тем скорее изменяет философу трезвость мысли, так что, в конце концов, он нередко начинает и к себе самому подходить с теми же мерками, какие диктует важность проблемы. Еще более кичливы в этом отношении богословы, чему тоже есть объяснение: нельзя безнаказанно трактовать Бога. Каждый, кто этим занимается, кончает тем, что волей-неволей пытается приписать себе кое-какие из его атрибутов – самые дурные, разумеется.

* * *

Дух, пребывающий в мире с миром и с самим собой, хиреет и чахнет. Зато всякая малость, выводящая из этого состояния, снова заставляет его расцвести. Мышление, в конечном счете, есть не более чем бессовестная эксплуатация наших невзгод и затруднений.

* * *

Тело, в прошлом мой верный союзник, лишило меня своей милости; оно перестало меня слушаться и быть моим соучастником. Преданный, брошенный, сданный в архив, что бы я делал, если бы не компания моих старых честных болячек, не оставляющих меня ни днем ни ночью?

* * *

Люди «изысканных манер» не способны к словотворчеству. Напротив, откровенные бахвалы и любители грубости, окрашенной искренним чувством, добиваются в этой области поразительных успехов. Они ближе к природе и умеют жить словом. Неужели литературный гений – удел обитателей притонов? Во всяком случае, некий минимум похабщины ему явно показан.

* * *

Следует держаться одного языка и при всяком удобном случае углублять его знание. Писателю болтовня с консьержкой может дать больше, чем беседа с ученым на иностранном языке.

* * *

«Чувствовать себя всем и понимать, что ты – ничто». Когда-то в юности я случайно натолкнулся на это отрывочное высказывание. Оно меня потрясло. Все, что я переживал тогда, и все, что мне довелось пережить впоследствии, укладывалось в эту поразительную и банальную формулу – синтез широты взглядов и пораженчества, восторга и ощущения тупика. Откровение чаще всего возникает не из парадокса, а из трюизма.

* * *

Поэзия исключает расчет и преднамеренность, она вся есть незавершенность, предчувствие, бездна. Ей не нужны ни геометрически выверенное мурлыканье, ни цепочки безжизненных эпитетов. Слишком сильны в нас обида и разочарование, слишком велики усталость и дух варварства, чтобы ценить ремесло.

* * *

Без идеи прогресса обойтись невозможно, а ведь она вовсе не стоит того, чтобы уделять ей такое внимание. С ней происходит то же самое, что и со «смыслом» жизни. Ясное дело, жизнь должна иметь какой-то смысл. Но попробуйте отыскать такой из них, который при ближайшем рассмотрении не окажется ничтожным до смехотворного.

* * *

Вырубают деревья. Строят дома. И повсюду рожи, рожи… Человек расползается повсюду. Человек – это раковая опухоль земли.

* * *

В идее рока есть нечто сладостно обволакивающее. От нее становится теплее.

* * *

На что стал бы похож троглодит, если бы он изведал все оттенки пресыщенности…

* * *

Удовольствие оклеветать самого себя не идет ни в какое сравнение с удовольствием быть оклеветанным другими.

* * *

Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, сколь велика опасность родиться на свет с ощущением всепоглощающей жажды. Это отравленный дар, ниспосланный Провидением нам в отместку. С таким грузом на плечах я не смог добиться ничего – в плане духовном, разумеется, а ведь только он и имеет значение. В моем поражении нет ничего случайного, оно органично вытекает из самой моей сущности.

* * *

Мистики со своими «собраниями сочинений». Когда, как они, обращаешься к Богу, и только к Богу, лучше воздержаться от писанины. Бог ведь не читает…

* * *

Каждый раз, когда я размышляю над сущностным, я нахожу его следы в молчании или исступлении, в немом оцепенении или крике. И никогда – в слове.

* * *

Когда на протяжении целого дня без конца размышляешь над неуместностью своего появления на свет, все, что планируешь