Горькие силлогизмы - Эмиль Мишель Чоран

себе, что родился на свет. Появившись в этом мире самым оскорбительным образом, я как будто осквернил некую мистическую тайну, нарушил обещание великой важности, совершил тяжкую ошибку, которой нет имени. Впрочем, иногда я настроен не столь категорично. Тогда рождение представляется мне бедствием, которого мне в своей безутешности никогда не познать.

* * *

Мысль никогда не бывает невинной. Лишь потому, что она безжалостна и агрессивна, она и помогает нам преодолевать препятствия. Если отнять у мысли ее злое, даже сатанинское начало, то придется отказаться от самого понятия свободы.

* * *

Самое верное средство не ошибиться – разрушать одну уверенность за другой.

Что ни в коей мере не отменяет утверждения, что все значительное достигается помимо сомнения.

* * *

Очень давно я осознал, а может, сознавал всегда, что нынешнее бытие – совсем не то, что мне нужно, и я никогда к нему не приспособлюсь. Благодаря этому – и ничему иному – я обрел малую толику духовной гордости, а мое существование стало напоминать мне стершийся от частого употребления псалом.

* * *

Питаемые паникой, наши мысли нацелены в будущее, следуют за всяким страхом и неизбежно приводят к смерти. Направить их к рождению, прочно привязать к нему можно, только обратив их течение вспять, заставив двигаться задом наперед. В результате они утратят свою остроту и то неослабевающее напряжение, которым пронизан смертный ужас и которое приносит им пользу, позволяя обретать объемность, богатство и силу. Вот почему мыслям, если они текут в обратном направлении, так не хватает порыва, вот почему они, натыкаясь на этот примитивный барьер, так вялы, вот почему в них больше нет энергии, дающей возможность заглянуть по ту сторону бытия – туда, где никогда никто не рождается.

* * *

Меня волнуют не начала вообще, меня волнует мое собственное начало. Если при мысли о своем рождении я испытываю шок, что-то вроде печального наваждения, то это потому, что в состоянии ухватить самый первый миг. Всякое лично переживаемое чувство тревоги в конечном итоге связано с космогоническим страхом, а каждое из наших ощущений искупает зло первородного ощущения, в результате которого бытие взяло и выскользнуло неизвестно откуда.

* * *

Что толку любить себя больше, чем вселенную, если мы все равно ненавидим себя больше, чем сами об этом догадываемся. Мудрец потому и кажется таким необыкновенным, что его, похоже, так и не коснулось отвращение, которое он, подобно прочим существам, должен бы питать к себе самому.

* * *

Между бытием и небытием нет никакой разницы, если только перед тем и другим испытывать страх равной силы.

* * *

Невежество есть основа всего. Совершая в каждый миг одно и то же действие, оно творит все, создает этот мир или любой другой, ибо оно только и делает, что принимает за реальность то, что реальностью не является.

Невежество – это безмерное презрение, лежащее в основе всех наших истин. Невежество древнее и могущественнее всех богов, вместе взятых.

* * *

Человека, склонного к внутреннему покою, легко узнать по такому признаку: поражение он ставит выше любого успеха, он стремится к поражению и неосознанно настраивается на него. Поражение сущностно, оно открывает нам самих себя, позволяет взглянуть на себя глазами Бога, тогда как успех лишь отдаляет нас от самого сокровенного в себе и во всем остальном.

* * *

Было время, когда времени еще не было… Отказ родиться есть ностальгия по этому времени, которое было до всякого времени, и ничего больше.

* * *

Думая о том, сколь многих друзей уже нет, я чувствую, что мне их жаль. А ведь жалеть их нечего – они решили все свои проблемы, и в первую очередь – проблему смерти.

* * *

В факте рождения есть такое отсутствие необходимости, что, стоит задуматься об этом чуть настойчивее, чем обычно, да и то лишь потому, что не знаешь, что тут можно предпринять, и остается лишь глупо улыбаться.

* * *

Есть два типа ума – дневной и ночной. У каждого из них свой метод рассуждения и своя этика. Днем мы себя контролируем, зато в ночной тиши говорим себе все как есть. Спасительные или разрушительные последствия мыслей мало волнуют того, кто задается важными вопросами в часы, когда другие пребывают во власти сна. Так, он без конца, как жвачку, пережевывает одну и ту же мысль – о том, как ему не повезло, что он родился на свет, и нимало не заботится о зле, которое может причинить другим и самому себе. После полуночи наступает пора опьянения порочными истинами.

* * *

По мере того как за плечами накапливаются годы, картина будущего предстает все более темной. Может, это должно утешать, ведь ты из этого будущего будешь исключен? На первый взгляд так оно и есть, но только на первый взгляд. На самом деле будущее всегда было жестоким. Человек способен врачевать свои несчастья, только усугубляя их, так что в каждую эпоху существование кажется куда более терпимым до того, как будет найдено решение всяких временных трудностей.

* * *

В минуты великого сомнения необходимо принудить себя жить так, словно история уже завершилась, и действовать так, как действует монстр, снедаемый безмятежностью.

* * *

Если раньше, узнавая о чьей-нибудь смерти, я вопрошал себя: «И для чего ему надо было рождаться?» – то теперь тот же вопрос я готов задавать каждому живому.

* * *

Бремя, тяготеющее над рождением, есть не что иное, как доведенная до абсурда тяга к неразрешимым вопросам.

* * *

По отношению к смерти я без конца колеблюсь между «тайной» и «пустышкой», между Пирамидами и Моргом.

* * *

Невозможно почувствовать, что было время, когда ты не существовал. Отсюда такая привязанность к существу, которым ты был до рождения.

* * *

«Поразмыслите хотя бы час над тем, что никакого «я» не существует, и вы почувствуете себя другим человеком», – сказал как-то одному западному посетителю бонза японской секты «Куша».

Я никогда не посещал буддийских монастырей, но сколько раз мне приходилось замирать перед ирреальностью мира, а значит, и себя самого? Нет, я не стал в результате другим человеком, но у меня и в самом деле сложилось чувство, что мое «я» лишено какой бы то ни было реальности, что, теряя его, я ничего не теряю, за исключением одной вещи, и эта вещь – все.

* * *

Вместо того чтобы цепляться за