Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

потому, что она не является превентивной. Она может представлять собой решительное и неизбежное сражение, основанное на объективных данных. Лишь несколько недель спустя, 11 сентября 1941 г., Рузвельт в одной из своих "бесед у камина" сравнил "нацистские подводные лодки и корабли-охотники" с гремучими змеями, которых надо раздавить, пока они не набросились, и тем самым оправдал свой приказ на открытие огня, который отдал американским военным кораблям.9 Однако немецкие субмарины осуществляли блокаду той страны, с которой Германия находилась в состоянии войны, тогда как США являлись страной нейтральной, которая нигде не была втянута в войну. Положение Германии было совсем иным. Кроме того, она имела полное право вспомнить о таких высказываниях, какие, например, принадлежали руководителю

Главного политического управления Красной армии Л. Мехлису, который в марте 1939 г. на XVII партийном съезде заявил, что СССР в теперь уже наметившейся "второй империалистической войне" перенесет свои боевые действия на территорию противника и увеличит число советских республик. |0 Такие сообщения нередко появлялись в печати, были на слуху и во многочисленных донесениях сообщались немецкому правительству. Они должны были рассматриваться как скрытые военные действия, и можно было даже задать вопрос о том, не представляет ли опасной угрозы своим соседям совершенно замкнутая и к тому же хорошо вооруженная страна – угрозы самим фактом своего существования.

Складывается впечатление, что Сталин сам не мог отделаться от ощущения, что теперь необходимо принять какое-то решение и что Германия больше не может довольствоваться ситуацией, в которой, исходя из позиции, занятой Советским Союзом, ей по-прежнему приходится не предпринимать никаких действий по отношению к Англии. Однако с еще большей вероятностью можно предположить, что Сталин не придерживался мнения, согласно которому это решение с необходимостью предполагало войну между Германией и Советским Союзом. Его поведение в течение последних месяцев перед 22 июня по-прежнему оставалось загадкой, которую по-разному пытались разгадать. По-видимому, он не воспринимал всерьез те предостережения, которые стекались к нему со всех сторон, и проводил по отношению к Германии ясно выраженную политику умиротворения. Здесь уместно вспомнить много раз описанную сцену на Московском вокзале, когда в апреле во время отъезда японского министра иностранных дел Мацуоки немецкий военный атташе полковник Кребс обнимал его со словами: "Мы будем друзьями, что бы ни случилось". " При этом не следует забывать и рост поставок сырья, в связи с чем, по крайней мере, немецкий посол Шуленбург объяснял решение Сталина стать во главе правительства 6 мая 1941 г. в том смысле, что Сталин решил изо всех сил содействовать улучшению отношений с Германией. 12 С этим вполне согласуется и тот факт, что Сталин позволил разорвать отношения с эмигрантскими правительствами Югославии, Бельгии и Голландии. Несмотря на то, что в ночь с 21 на 22 июня советское руководство отнюдь не пребывало в глубоком сне, о чем ясно дают понять мемуары Георгия Жукова, нападение немцев, вне всякого сомнения, застало врасплох многие войска, и значительная часть военно-воздушных сил без какой-либо маскировки находилась на аэродромах неподалеку от границы. Со времени разоблачений, предпринятых Хрущевым в своей речи на закрытом совещании, поведение Сталина в советской литературе все чаще вызывало острую критику. Однако такому поведению можно дать три вполне обоснованных объяснения.

В Тегеране Сталин сказал Черчиллю: "Я хотел бы иметь еще полгода". 13 Это вполне могло бы подтвердить немецкий тезис о превентивной войне, однако в таком случае факт неожиданности остается без объяснения.

Быть может, Сталин хотел предстать как ничего не подозревавшая жертва подлого нападения, так как только при таких условиях можно было рассчитывать на безоговорочное оказание помощи со стороны Великобритании и Соединенных Штатов. В таком случае он довольно точно предусмотрел реальный ход войны и сознательно стремился к союзу с англо-саксонскими государствами. Между тем этому противоречит тот факт, что в таком случае он оказывался в состоянии войны с Германией, которая по меньшей мере в течение нескольких месяцев велась бы только на одном фронте и поставила бы англо-саксонские государства в такую ситуацию, которая была желанна ему самому, а именно в ситуацию не растратившей своих сил третьей стороны, которая в конце концов берет верх над сражающимися между собой обессиленными врагами. По-видимому, крайне обеспокоенный полетом Рудольфа Гесса в Англию, который состоялся в мае, он почти не сомневался в том, что в конце концов основные силы капитализма станут на сторону капиталистическо-фашистских военных государств в борьбе против социализма, занимавшего шестую часть земли.

Третье и наиболее вероятное объяснение можно было бы отыскать в непривычно частом употреблении слова "переговоры", к которому прибегали в эти недели. В знаменитом опровержении ТАСС от 14 июня сообщается, что Германия не предъявила Советскому Союзу никаких требований, не предложила заключить никаких новых тесных соглашений и вследствие этого переговоры на данную тему не могли состояться.|4 Это звучит как настоятельное требование вступить в такие переговоры и данное впечатление лишь усиливается, когда вспоминаешь, что и позднее Молотов и Сталин подчеркивали, что Германия напала на Советский Союз, не вступив ни в какие переговоры. '5 Все выглядит так, как будто Сталин до последней минуты ожидал, что с немецкой стороны ему ультимативным образом предложат вступить в эти переговоры и что он был склонен пойти на это. Вероятно, когда Молотов находился с визитом в Берлине, Сталин, по широко распространенной методике, наделил его полномочиями, позволявшими предъявлять максимальные требования, и теперь был готов отказать от них, т.е. присоединиться к запланированному континентальному блоку при условии отказа от европейских требований, а также увеличить поставки сырья и в случае необходимости даже вывести Красную Армию из пограничных областей. В пользу этой версии говорит тот факт, что, согласно докладу Хрущева, когда началась война, Сталин поначалу погрузился в отчаяние и восклицал: "Мы потеряли все, что создал Ленин"16, а также то, что, по рассказам его дочери, спустя несколько лет он с глубоким сожалением любил повторять: "Вместе с Германией мы были бы непобедимы". Фактически ему пришлось бы выбирать именно этот путь, если бы он захотел осуществить свой основной внешнеполитический замысел: держать капиталистические государства в состоянии войны между собой и в конце концов выйти победителем. Ради такого дела никакая жертва не казалась слишком большой и, быть может, – как предполагали современники, – он отдал бы немцам даже Украину, так как нет никаких сомнений в том, что, в отличие от Гитлера, он гораздо вернее оценивал огромную производительную мощь Соединенных Штатов и был убежден в том, что хотя поначалу Германия нанесет огромные потери военно-морским силам англо-саксонских государств, однако в конечном счете проиграет