Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

В конституционных спорах об объеме чрезвычайных полномочий Шмитт в то же время выдвигает более радикальное представление о суверенном диктаторе. Суверенный диктатор отличается от комиссарского тем, что он не ограничен защитой конкретной конституции, которая в какой-то момент, по завершении чрезвычайной ситуации, должна быть восстановлена. Суверенный диктатор обосновывает свою власть не положениями актуальной конституции, а некоей будущей конституцией, которая будет введена впоследствии:

Суверенная же диктатура… не приостанавливает действующую конституцию в силу основанного на ней и, стало быть, конституционного права, а стремится достичь состояния, которое позволило бы ввести такую конституцию, которую она считает истинной конституцией. Таким образом, она ссылается не на действующую конституцию, а на ту, которую надлежит ввести [Шмитт, 2005, с. 158].

Это может показаться отказом от легальности и утверждением чистой власти, что соответствует негативным коннотациям диктатуры, сформированным опытом нацизма. Однако Шмитт подчеркивает, что эта идея все равно может считаться конституционно обоснованной, если она применяется к конституционной власти, неотделимой от обоснования политической власти в обществе.

Теория «Диктатуры» играет главную роль в разработанной Шмиттом критике либерализма, поскольку она подчеркивает примат политики, в том числе политического акта, принимающего решение о приостановке конституции и верховенства права в чрезвычайной ситуации. Такое решение определяет также и границы конституционных полномочий по отношению к попыткам либерализма подчинить политическую власть регламентам и закону. Утверждая примат политического перед законом, правами и частными интересами, Шмитт, однако, не возвращается к грубому реализму силовой политики. Но если политическое – не просто сила, тогда что?

Политическая теология

Наиболее спорный и сложный элемент критики либерализма у Шмитта связан со статусом политической теологии. Книгу под названием «Политическая теология» он опубликовал в 1922 г., но затем вернулся к этой теме к концу жизни. В этой ранней работе, дополняющей его концепцию суверенности, он утверждает, что «все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия» [Шмитт, 2016, с. 35], но не раскрывает эту идею. Данный тезис, если считать его историческим, обладает очевидной силой. Он привлекает внимание к проблеме секуляризации (отделения от религиозного основания), подрывающей мотивационную силу понятий, составляющих теорию государства. Также можно было бы обсудить объяснительный потенциал этого исторического тезиса Шмитта. Однако из него не вытекает никакой очевидной нормативной силы. То есть из него не следует, что мы должны вернуться к религиозным теологическим основаниям, но точно так же им не утверждается, что мы можем переосмыслить политику, не признавая этого источника. Шмитт не предлагает теологической интерпретации политических понятий, в отличие от Гоббса или некоторых современных политических теологов [O’Donovan, 1996]. Важно также подчеркнуть, что Шмитт никогда не утверждает того, что сам является католическим политическим теоретиком, в отличие от французского философа Жака Маритена (оказавшего влияние на политический курс папы римского). В своих крупных работах он не занимает политической точки зрения католицизма, несмотря на то что в ранние годы Веймарской республики был связан с католической Партией Центра. Отношение Шмитта к католицизму весьма своеобразны, и из них нельзя делать серьезных выводов. Несмотря на всю эту двусмысленность, политическая теология Шмитта добилась немалого влияния, особенно после трудов Генриха Майера [Майер, 2012].

Основным у Майера выступает тезис о форме теории Шмитта, а не о ее конфессиональном содержании. Противоположность политического теолога и политического философа определяется фундаментальным подходом к идее и задаче теоретика. Философ, представляемый фигурой Сократа, ищет человеческую мудрость в мире, применяя в нем критический разум. Все претензии на знание должны быть подвергнуты критической оценке. Соответственно, знания и мудрости достичь трудно, не считая негативного смысла знания об ограниченности разума и недоступности истины. Политический теолог начинает с приоритета веры в истину откровения, и его задача – защищать и объяснять эту истину, а также критиковать мнения, ей противоположные. В противоположность идеалу философа, политический теолог всегда занят борьбой за утверждение истины. Это имеет важное значение для способа понимания теоретических аргументов. Открытый поиск знаний путем просвещения, спора и обсуждения следует, с точки зрения политического теолога, признать условным и ограниченно годным – в той мере, в какой он может оказаться полезным для распространения истины. Однако открытия, сделанные этим методом, и его авторитет всегда остаются условными. К либеральным философам, занятым беспристрастным поиском истины, политический теолог всегда будет относиться со скепсисом и пренебрежением. С точки зрения политического теолога, истина уже дана, а ее авторитет не зависит от индивидуального разума и сознания.

Эта интерпретация Шмитта помогает объяснить его подход к либеральной аргументации, а именно его презрение и насмешки, но также и его нелиберальный консерватизм. Шмитт – не либеральный консерватор, скептически относящийся к быстрым переменам (такой, например, как Эдмунд Берк). Он, как сам он постоянно заявляет, больше симпатизирует таким католическим реакционерам, как Луи де Бональд (контрреволюционный философ времен Французской революции), Хуан Доносо Кортес (испанский аристократ XIX в., защищавший диктатуру) и Жозеф де Местр (апологет монархии как власти, данной Богом). Эти авторы защищали истину откровения и ее конкретное воплощение в римской католической церкви от индивидуализма и либерализма, рожденных Французской революцией. Истина откровения уже дана и не нуждается в объяснении, однако с противниками этой истины необходимо бороться на уровне политики, а их идеи необходимо разгромить, причем любыми средствами.

Шмитт, будучи консерватором, выступает против оптимизма и прогрессизма либерализма. С его точки зрения, идея истории как прогресса – одна из либеральных доктрин, в наибольшей степени попадающая под удар политико-теологического подхода. С позиции либералов (начиная с Гегеля или Милля и заканчивая Стивеном Пинкером) история представляет собой развертывание человеческого прогресса и просвещения, которым противостоит религия и предрассудок. Но с точки зрения Шмитта, это просто гордыня. История для него – это время перемен и ожидания. У нее нет цели, из нее невозможно вывести победу какого-либо политического порядка. В этом отношении философия истории у Шмитта подобна тому, как история понималась в христианстве после Августина. Истина откровения полна и завершена, а секулярная история – лишь период перемен, предшествующий второму пришествию, или парусии. Шмитт подчеркивает эту интерпретацию своей мысли, отсылая к фигуре «катехона» (из Второго послания к Фессалоникийцам). Катехон (или сдерживающий) – тот, кто приходит, чтобы сохранить христианскую эпоху, бросив вызов тем силам, что стремятся ускорить конец света путем утопизма. Катехон борется с Антихристом как силой, пытающейся узурпировать роль Христа, то есть судьи конца времен. Независимо от того, действительно ли Шмитт верил в идеи, скрывающиеся за этим мистико-апокалиптическим изложением, катехон служит ему метафорой, позволяющей осмыслить антителеологический взгляд на историю, для которой характерны частые и опасные, сопряженные с насилием, попытки завершить ее окончательным политическим порядком утопии. Во времена Шмитта очевидным кандидатом на роль «завершителя истории» представлялась большевистская революция, но также Шмитт видел эту опасность дистопичного «конца истории» в либеральной вере в прогресс. Политическая теология и восстановление секуляризованных теологических понятий – как расширенная метафора проблемы истории в либеральной современности – имеют ключевое значение для понимания характера и трагических рисков утопических проектов. Прогресс – враг политической теологии и неизменная опасность. Апокалиптический язык, говорящий об Антихристе, – это, возможно, единственный способ преодолеть последствия насилия и зла, сотворенного революциями – либерализмом 1789 г. и большевизмом 1917 г.

«Понятие политического»

Основой для критики Шмиттом либеральной политики является его утверждение о фундаментальной роли политических решений, то есть так называемый децизионизм. Он не хочет заменять либеральное верховенство закона и права чистой властью, но тогда остается нерешенным вопрос о том, что такое «политическое», если не собственно неограниченная власть и преследование собственного интереса. Как понимать такие идеи, как суверенность, в мире, где доказана самопротиворечивость традиционных теорий договора или народного суверенитета? Отвечая на этот вопрос, Шмит развивает свой знаменитый аргумент о понятии политического.

Друзья и враги

Такие субстантивы, как «политическое», – настоящее проклятие академической литературы, поскольку всегда хочется спросить «политическое что?». Однако, с точки зрения Шмитта, выбор такого термина важен и конкретен. Свою важную небольшую работу «Понятие политического» (1932) он начинает с различия между политическим