Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

и государством. Государство – институциональная структура, возникшая в европейской истории, однако она не определяет политическое, хотя и может быть местом большинства политических действий. Содержание такого политического действия – обычный источник концепций политического, в которых политика сводится к чему-то еще, например к классовым интересам, экономической власти, национальной культуре или, как в современном мире, гендеру и другим категориям идентичности. Но, с точки зрения Шмитта, проблема либерализма состоит именно в сведении им политики к чему-то более важному, что, в свою очередь, определяет неспособность либеральных конституций распознать угрозы самому их существованию и справиться с ними. Вопрос «политического» возникает в контексте, который Шмитт называет эпохой нейтрализации, то есть эпохой, когда основополагающая концептуальная схема уступает место новой схеме, в которой важные понятия отделяются от своего источника. Наиболее очевидно это в случае секуляризации, которая подрывает основания понятий политической власти и порядка.

Однако вопрос не просто в усилении секуляризации, но и в конкуренции между разными концептуальными схемами за осмысление человеческого опыта. Такими схемами могут быть «мораль», «экономика» или «техника», под которыми Шмитт имеет в виду переосмысление фундаментальной власти в категориях научно-технического господства и элитизма. Анализ буржуазного парламентаризма показывает, как либерально-парламентская политика поглощается экономикой и моралью. Экономические интересы питают собой либеральную глобализацию и в то же время теории классовой борьбы, составляющие сердцевину марксизма и социал-демократии. Морализм – следствие индивидуалистического редукционизма либерализма, переводящего всякую борьбу в конфликт индивидуальных прав. В конечном счете это должно сократить политическую власть и политические отношения, создав конфликты между наделенными правами индивидами и государственной властью, пытающейся эти права ограничить. С точки зрения Шмитта, либерализм стремится превратиться в либертарианство, которое отождествляет государство с величайшей угрозой свободе и положению индивида.

В противовес этой тенденции к экономическому и моральному редукционизму Шмитт предлагает не-редуктивную концепцию отношения политического, понимаемого в категориях различия друга и врага: «Специфически политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, – это различение друга и врага» [Шмитт, 2016, с. 301]. Это различие не является определением, и отождествление политики Шмиттом с этим различием в принципе можно оспорить и по другим критериям. Однако оно преподносится как критерий определения специфических политических черт человеческого опыта и их сопоставления с другими чертами, так же как противоположность добра и зла составляет предельный критерий в моральной сфере или моральном опыте, а противоположность красоты и уродства – в эстетике. В этом плане политическое представляется одним критерием из многих, и Шмитт допускает даже, что оно может проявляться в содержании экономики, искусства или морали. Однако в политическом все равно остается нечто его отличающее, поскольку его объективная автономия проявляется «уже в этой возможности отделить такого рода специфическую противоположность, как “друг-враг”, от других различений и понимать ее как нечто самостоятельное» [Там же, с. 303]. Важно не запутаться и не решить, что Шмитт просто предлагает еще одно различие вдобавок к различиям добра и зла или красоты и безобразия, так что политическое можно было бы подчинить моральному. С точки зрения Шмитта, вызов либерализма или романтизма (взирающего на мир эстетически) не в том, что он делает иной философский выбор, а в том, что он вообще отрицает политическое или же пытается изгнать его за пределы бытия моральными ограничениями и правовым регулированием. Приоритет политического над всеми остальными такими различиями прямо утверждается на основе интенсивности различия друга и врага:

Политическая противоположность – это противоположность самая интенсивная, самая крайняя, а всякая конкретная противоположность есть тем более противоположность политическая, чем более она приближается к крайней точке, разделению на группы «друг/враг» [Шмитт, 2016, с. 305].

Понятия «друг», «враг»… получают реальный смысл благодаря тому, что они особо сопряжены и постоянно сохраняют связь с реальной возможностью физического убийства. Война следует из вражды, ибо эта последняя есть бытийственное отрицание чужого бытия. Война есть только крайняя реализация вражды. Она не обязательно есть нечто повседневное, нормальное; ее и не надо воспринимать как нечто идеальное или желательное, но она, скорее, должна наличествовать как реальная возможность, пока имеет смысл понятие врага [Там же, с. 308].

Приоритет политического состоит в том, что оно экзистенциально и грозит возможностью убийства, а не просто насильственной смерти. Ни у какого другого различия такого приоритета нет. Например, как только экономическая конкуренция достигает степени угроз убийства, она перестает быть экономической и становится политической. Защита торговли, рынков или ресурсов более не является экономическим вопросом, если она становится основой для противопоставления друга и врага. Тот же аргумент применим и к религии. Как только вера превращает различие избранных и неизбранных, христиан и нехристиан, обреченных и спасенных в различие смертельной вражды, она перестает быть религиозно-теологической и становится политической. Именно признание этого перехода, сложившееся после европейских религиозных войн, привело к подчинению вопросов веры прерогативе политического государства.

Хотя угроза войны и убийства потенциальна и не всегда актуальна, что соответствует представлению Гоббса о естественном состоянии, Шмитт четко отличает свою дихотомию друга и врага от гегелевской диалектической противоположности хозяина и господина, которая путем снятия приводит к более высокому состоянию бытия и опыта. Борьба с врагами не является метафорой формирования идентичности – это не часть диалектического процесса, ведущего к примирению. С точки зрения Шмитта, угроза войны и требование убийства врага – не философская диалектика истории. Это экзистенциальное противопоставление, которое никуда не ведет, если не считать поражения врага или его триумфа. Шмитт отвергает историческую телеологию, так что различие друга и врага не является попыткой объяснить историко-политические перемены, хотя отношения вражды и могут рассматриваться в обычном историческом описании.

Выделив отношение друга и врага, Шмитт основной объем «Понятия политического» посвящает объяснению точного значения этого различия. Как указывает Габриэлла Сломп [Slomp, 2009], он мало обсуждает понятие дружбы, являющееся обязательной частью различия, хотя дружба являлась основой для понимания политического общества еще со времен Цицерона. Но, с точки зрения Шмитта, отношение политической дружбы можно вывести из отношения политической вражды. Однако ясно, что в последнем внутренняя позиция (друзья) отличается от внешней (враги). Соответственно, Шмитт предлагает весьма специфическую, а именно публичную, концепцию отношения вражды. Отвергая редукционистский индивидуализм либерализма, он отрицает то, что вражда может быть психологическим отношением индивидов. Точно так же не сводится она и к экономической категории конкурента в рыночных отношениях. «Итак, враг – не конкурент и не противник в общем смысле. Враг – также и не приватный противник, ненавидимый в силу чувства антипатии» [Шмитт, 2016, с. 304]. Из отношения вражды вполне могут возникать чувства ненависти, но они для этого отношения не важны. Также отсюда не следует, что ненависть всегда связана с враждой. Во всех примерах ненависти к врагу, встречающихся в рассказах о войне с Японией или во Вьетнаме, присутствуют и упоминания об уважении к врагу, сохранявшемся даже в кровавых боях Первой мировой войны. Враг – это именно публичная категория, которую Шмитт определяет, используя латинское различие между hostis и imicus. Hostis – это противник, с которым можно вступить в смертельную борьбу, не испытывая чувства ненависти; imicus – это ненавидимый личный противник. Хотя человеческой психике сложно разводить данные идеи, на эмпирических примерах увидеть это различие проще, особенно когда отношение друга и врага отличается от морали, которая требует считать друга хорошим, а врага плохим. Действительно, с точки зрения Шмитта, одно из достижений современной идеи политики состоит в том, что она способна отделить себя от морального редукционизма такого толка.

Государство и война

Хотя понятие политического предшествует идее государства, государство – главное орудие реализации этого отношения в мире. В значительной части «Понятие политического» является продолжением шмиттовской критики теории и идеологий, ослабляющих государство, поскольку они отрицают различие между другом и врагом, то есть идеологий, не способных увидеть в государстве место, в котором дружба определяется конфронтацией со внешними врагами. Наиболее важное следствие этой идеи состоит в том, что она бросает вызов либеральному конституционному предрассудку, утверждающему, что государство или политическая власть – это враг, которого следует сдерживать принципом верховенства права или же внутренним равновесием фракций в рамках либеральной партийной системы. Поскольку угроза, которую якобы