Путь киновари - Юлиус Эвола

и культуре, стабилизировавшихся в нынешнее время. Очевидно, им нужно было указать иную ориентацию. Нужно оставить всякую созидательную внешнюю цель, ставшую нереализуемой в такую эпоху разложения, как настоящая, и заняться чисто индивидуальной проблемой, основывающейся по сути на принципе «то, с чем я ничего не могу поделать, не может ничего сделать со мной».

Такова проблема, рассмотренная в моей книге: однако не для всякого, не для первого встречного, а скорее только для особого типа, для человека Традиции, то есть для того, кто внутренне не принадлежит современному миру, кто ощущает своей духовной родиной иную цивилизацию и кто таким образом обладает также особой внутренней структурой. Но это не является единственным ограничением. Во введении я указал, что речь не идет о тех, кто, несмотря ни на что, готовы сражаться на потерянных позициях, а также о тех, кто имеет предрасположенность и материальные возможности, необходимые для того, чтобы плотно отгородиться от нынешнего мира — и даже не о тех немногих, призванных при помощи книг и других форм публицистики свидетельствовать о других горизонтах и измерениях бытия, чтобы хотя бы простое знание о них — само по себе или с отсылкой к традиционному прошлому — не было утеряно. Эта книга посвящена тем, кто не может или не хочет отрываться от нынешнего мира, кто готов встретить его лицом к лицу и жить более активной жизнью, но без внутренних уступок, сохраняя собственную личность. Формула «оседлать тигра» намекает именно на такое поведение: данный тип принимает силы, которым нельзя противостоять непосредственно, и подчиняет их себе. То же самое касается и процессов, ставших непреодолимыми и необратимыми. Он держится твердо и заставляет их действовать таким образом, чтобы они привели к преодолению и освобождению, а не разрушению, как в случае почти всех его современников. В книге эта формула прилагается исключительно к внутренним проблемам человека, к его поведению, к его действиям и реакциям в эпоху разложения, без какой-либо внешней цели, не намекая ни на какое будущее или, иначе говоря, возможный конец этого цикла и начало нового. Я писал, что хотя теория циклов (понимаемая в ином смысле, нежели у Шпенглера или Вико) относится к традиционной мудрости, но чисто практически сегодня не нужно пытаться искать в ней поддержку — в том смысле, что неясно, «встретятся ли те, кто прободрствовал всю ночь, с теми, кто придут новым утром».

Важным уточнением было следующее: уже сейчас говорят о времени кризиса и упадка. Однако пренебрегают выяснением того, что, собственно, виновно в этом кризисе, в этом упадке. Может быть, мир Традиции? Никоим образом. Виновны буржуазный мир, буржуазная цивилизация третьего сословия, которая представляет собой отрицание мира Традиции. Об этих кризисных явлениях можно было бы говорить в духе Гегеля как об «отрицании отрицания», как о том, что при необходимости может иметь не только отрицательную ценность. Это «отрицание отрицания» ведет в никуда («в никуда, которое или разражается многочисленными формами хаоса, рассеянием и восстанием, характеризующими немало течений последних поколений, или скрывается за организованной системой материальной цивилизации») — то есть для человека, к которому я обращаюсь, оно создает новое свободное пространство. Так я подтвердил антибуржуазную позицию и отверг «режим остатков» — пустую попытку противостоять текущим разрушительным процессам посредством той или иной уцелевшей формы буржуазной жизни. Решительно занять позицию в этом отношении мне кажется необходимым также из-за того, что некоторые продвигают идею усилить эти остатки (например, обращаясь к обуржуазенному католицизму), связав их с некоторыми традиционными идеями, не понимая, что это тождественно опасному компрометированию этих идей без достижения каких-либо целей.

Моя критика также неявно (потому что в книге она не сформулирована четко) касалась «необходимости традиционного экзотеризма» — тезиса, исходящего из геноновских кругов. Это один из тех случаев, которые заставляют думать, что эти круги слишком доверчивы к абстрактным нормативным схемам, не принимая в расчет реальность. Утверждают, что высшее знание не должно развиваться на уровне, оторванном от общих норм существования, зафиксированных реальной традицией («экзотеризмом»), не говоря уж об оппозиции или о восстании против нее. Эти две области должны быть согласованы, и тот, кто неспособен следовать «экзотерическим» нормам, упорядочивающим и освящающим все существование, не должен искать чего-то большего. Однако сегодня это невозможно, и, как я сказал, реалистическая констатация этой невозможности является точкой отправления моей книги. Нет таких реальных форм, имеющих смысл и подлинную легитимность, на которые сегодня можно было бы опираться. Теперь «освящение» внешней и активной жизни может происходить только на основе свободной, аутентичной внутренней ориентации на трансценденцию, а не того или иного морального или религиозного предписания. Поэтому, хотя при рассмотрении проблемы «оседлания тигра» я обратился — что естественно — к традиционным учениям, речь идет о «внутренних доктринах», которые в тех же традиционных цивилизациях были предназначены для меньшинства, а не были достоянием каждого. Для меня было важным, чтобы из традиционализма не сделали инструмент конформизма. Принципом тех, кто сумеет ясно признать нынешнюю ситуацию, должно быть afele panta Плотина — то есть «освободиться от всего». В более общем смысле в наши дни это предполагает тематику «пути левой руки».

Эти соображения ведут к главной части моей книги, которая называется «В мире, где Бог мертв». В ней я описал различные фазы, по необходимости пройденные современным нигилизмом после разрыва всякой реальной связи между человеческим и сверхчеловеческим уровнями. Мораль теряет всякое высшее оправдание, и от суррогата, «автономной» рациональной морали переходят к социальной или утилитарной морали и мало-помалу к практическому отрицанию всякого подлинного принципа. Естественным спутником на этом пути становится духовная «травма», чувство абсурда и иррациональности всего существования: так доходят до состояния духа, характеризующего значительную часть последних поколений, названных «потерянными», и их проявлений анархии, лихорадочного действия и отчаяния. Однако столь же важным стало для меня указание на нигилизм, скрытый за экономическим мифом, как «западным» (prosperity[25]), так и «восточным» (марксизм), чьей реальной функцией является функция отупляющего анестетика для предотвращения общего экзистенциального кризиса мира, в котором Бог мертв.

В той же главе я в последний раз обратился к Ницше, потому что его фундаментальная тематика сегодня актуальна, как никогда. Она состоит в следующем вопросе: что может прийти после европейского нигилизма? Точнее, где можно найти опору, удовлетворительный смысл существования после нигилистического опыта, не поворачивая назад, — и, следовательно, рассмотрев его как непреложный и необратимый по своим результатам?

Здесь не место останавливаться на проведенном мной анализе этой сущностной проблемы. Насколько ясна позиция самого Ницше, настолько же неопределенно и даже опасно предложенное им решение — особенно что касается