Вещь и имя. Самое само - Алексей Федорович Лосев

и главнейшее основание учения об идеях установлено. Существует в вещах то, где они являются самими собою, где они есть сами по себе. Вещи, конечно, не есть просто сами по себе; они еще существуют и не сами по себе; они существуют еще и как инородное к себе, существуют с присоединившимся к ним чуждым им инобытием. В таком случае, надо говорить, что вещи участвуют в „самом себе“, т.е. в самих себе, подражают своим идеям…» [57, 429].

Обратим в этой связи внимание на важное в методологическом отношении замечание Г. Гегеля (§§ 26 – 29 «Энциклопедии»). Так, в частности, он разъясняет специфику т.н. «наивного» образа мышления, при котором предполагается возможность полноты и истинности познания просто путем «воспроизведения содержания ощущений и созерцаний», которое и становится содержанием мысли. Другими словами, данный тип философствования признает содержанием мысли в процессе познания не что иное, как содержание данных органов чувств, чем и ограничивается само познание, поскольку полученный результат считается очевидно истинным и достоверным. Как отмечает Гегель, такой способ считают достаточным «начальные ступени философии». На этом этапе не осознается конечность и ограниченность получаемых абстрактных определений мысли, как и не учитывается их противоположный характер (см. также платоновский «Теэтет» 186d, 187a). Докантовская метафизика, продолжает Гегель, считала определения мысли основными и исчерпывающими определениями вещей, способными быть «предикатами истинного» в познании, в том числе и по отношению к Абсолюту:

«Эта метафизика полагала вообще, что можно достигнуть познания абсолютного путем приписывания ему предикатов…».

При этом, однако, следует помнить об основной опасности такого пути, проявляющейся не только в том, что предикаты приписываются предмету познания лишь внешним, т.е. случайным, не необходимым образом, но и в том, что они могут приобретать исключительно субъективный характер:

«…определения (предикаты) находятся готовыми в моем представлении и приписываются предмету лишь внешним образом. Истинное познание предмета должно быть, напротив, таким, чтобы он сам определял себя из самого себя, а не получал своих предикатов извне» [11, 1, 136 – 137].

Анализируя историко-философское соотнесение «субъективного» и «объективного» в процессе познания и подчеркивая определенный субъективизм познания в теориях Канта, Гегель уверенно отстаивает собственную позицию в данном вопросе:

«Истинная объективность мышления состоит, напротив, в том, что мысли суть не только наши мысли, но одновременно в-себе (das Ansich) вещей и предметного вообще» [11, 1, 156].

Большое значение имеет также гегелевская интерпретация положения о соответствии мышления и бытия, изложенная в §§ 22 – 24 «Энциклопедии» и направленная против утверждений об исключительно субъективном характере процесса познания и его результатов [также: 10, VI, 215 – 216]. При этом Гегель (как и Лосев – в нашем случае) опирается на вполне очевидное допущение: составляемое мыслью понятие о предмете не может и не должно состоять из чуждых самому этому предмету определений и отношений [11, 1, 121]. В связи с этим обратим внимание и на гегелевскую концепцию истины (в его «Энциклопедии»), в которой он, строго соблюдая специфику употребляемой терминологии, четко расставляет акценты и фиксирует необходимые взаимные соответствия:

«…истина состоит в соответствии объективности понятию, а не в соответствии внешних предметов моим представлениям» [11, 1, 400; 2, 24].

Упоминание Гегеля, скорее всего, затрагивает субъективный аспект концепции, положенной Кантом в основу его поисков критерия истинности [2, 59 – 60] –

«номинальное определение истины, согласно которому она есть соответствие знания с его предметом…» [27, 3, 94 / 82].

Причем в «Науке логики» Гегель, анализируя со своей точки зрения формальную сторону логического, напрямую обвиняет Канта в некритичном принятии этого положения, не соответствующего, по мнению Гегеля, значимости постулируемых Кантом «вещей-в-себе» [10, 6, 24 – 25]. Сама формулировка принципа соответствия «истина – это соответствие вещи и интеллекта» (veritas est adaequatio rei et intellectus), неоднократно анализировавшегося средневековыми мыслителями (в частности, Фомой Аквинским, различавшим познающий и создающий интеллект в обеих «Суммах» и трактате «Об истине»), восходит (по уточненным данным, приводимым К. Бандуровским со ссылкой на Дж. Хиршенбергера) к Авиценне и дает возможность толкования интеллекта как в смысле объективности, так и в смысле субъективности (см.: [11, 2, 24]; об истинности и правильности – [11, 1, 125 – 127, 140, 356 – 357]; о формальном критерии истинности – [2, 51 – 52, 78]). В непосредственной связи с этим Лосев отмечает определенную активность субъекта в познании:

«Раз есть не только „res“, но еще и „intellectus“, то „adaequatio rei et intellectus“, какой бы степени чистоты и полноты она ни достигала, требует все же перехода „res“ в „intellectus“, т.е. погружения в „иное“, в сферу различий. Задача „субъекта“ и заключается в том, чтобы „иное“ отождествить с предметом, „интеллект“ – с „вещью“. Только тогда в интеллекте появится идеальный коррелят или идея предмета» [65, 655].

Гегель же, рассуждая об «истинной природе предмета», несколько иначе расставляет акценты:

«Так как в размышлении обнаруживается истинная природа вещей в той мере, в которой это мышление есть моя деятельность (в изд. 1930 г.: „Так как то, что в размышлении обнаруживается истинная природа вещей, столь же верно, сколь верно и то, что это мышление есть моя деятельность“), то эта истинная природа есть вместе с тем порождение моего духа, и именно порождение этого духа как мыслящего субъекта; она есть мое порождение, моей простой всеобщности, как просто у-себя-сущего „я“…» [11, 1, 119 – 120].

Подчеркнем выделяемый Гегелем онтологический аспект истинности, развивавшийся, в частности, в трактате Ансельма Кентерберийского «Об истине», как в чем-либо созданном человеком, так и в природе:

«Эти предметы [истинное государство, истинное произведение искусства. – С.Я.] истинны, когда они суть то, чем они должны быть, т.е. когда их реальность соответствует их понятию» ([11, 1, 401; 10, 6, 215].

Ср.:

«…и природные вещи полагаются истинными настолько, насколько они выражают подобие образа, находящегося в божественном уме. Ибо камень называется истинным, когда он обладает надлежащей камню природой, каковой ей предписано быть в божественном разуме

(dicitur enim verus lapis, qui assequitur propriam lapidis naturam, secundum praeconceptionem intellectus divini)»

[101, 1, 216]),

поскольку в данном случае Гегель находит параллели с вариантами понимания и объяснения христианскими мыслителями (напр., Августин, Максим Исповедник и др.) существования сотворенной предметной действительности:

«Вещи в мире обладают прочностью единственно лишь через понятие, т.е. вещи, говоря языком религиозного представления, суть то, что они суть, лишь через пребывающие в них божественные и