Духовный символизм Ф. М. Достоевского - С. Л. Шараков

в романе воплощается в одноименном мотиве, который, в свою очередь, присутствует как на речевом, так и на образном уровнях произведения.

Сначала обратимся к речевой стороне. Основные действующие лица романа говорят, думают, спорят о цели, характере, сущности спасения, во имя спасения совершают поступки.

Так, например, Катерина Ивановна движима идеей спасения сначала Дмитрия, а затем Ивана Федоровича. Вот что она говорит о Дмитрии: «Он только в отчаянии, но я еще могу спасти (выделено мною. – С.Ш.) его» (14; 135). Идея спасения человечества руководит поступками великого инквизитора (так он сам заявляет): «Говорят и пророчествуют, что ты придешь и вновь победишь, придешь со своими избранниками, со своими гордыми и могучими, но мы скажем, что они спасли лишь самих себя, а мы спасли всех» (14; 236). О спасении спорят братья Иван и Алеша. «Теперь надо постараться тебе о второй твоей половине, и ты спасен. – Уж ты и спасаешь, да я и не погибал, может быть!» (14; 210). Мысль о спасении брата Дмитрия пересиливает в Алеше заботу о Зосиме: «Пусть благодетель мой умрет без меня, но по крайней мере я не буду укорять себя всю жизнь, что, может быть, мог бы что спасти и не спас, прошел мимо, торопился в свой дом. Делая так, по его великому слову делаю…» (14; 203) О спасении ближних молится Алеша: «Господи, помилуй их всех, <…>. У Тебя пути: ими же веси путями спаси их» (14; 147). В свою очередь, Алеша надеется, что Зосима спасет его, Алешу, от брата Ивана. «Да, да, это он, это Pater Seraphicus, он спасет меня… от него и навеки» (14; 241).

Спасение Руси, русского народа, русского человека – одна из главных тем «Бесед» Зосимы. Спасение человека старец видит в покаянии, которое одно только и может избавить от губительного уныния перед тяжестью грехов (14; 290). На покаянии основан подвиг иноческий, и уже от иноков выйдет спасение Руси (14; 284) А раз иноки все вышли из народа, то и спасение Руси, в конечном счете, выйдет из народа (14; 285).

Спасение Руси мыслится в «Беседах» в духе православной идеи спасения, которая реализуется в соработничестве Бога и человека: «А Россию спасет Господь, как спасал уже много раз. Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его» (14; 286). «Но спасет Бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим» (14; 286).

Достаточно высокая частота употребления слова спасение наблюдается в книге «Митя». Старший брат Карамазов ищет деньги, которые, как он считает, его спасут (14; 329). В этих целях он обращается к купцу Самсонову, в котором видит своего спасителя (14; 335). После одного купца Митя пытается обрести спасителя в лице другого купца – Лягавого: «На усиленные просьбы Мити сводить его к Лягавому сейчас же и «тем, так сказать, спасти его», батюшка хоть и заколебался вначале, но согласился…» (14; 338) Разочаровавшись в Лягавом, Митя впадает в отчаяние. И здесь, как сказано, его спасают проезжие (14; 342).

Следующим «спасителем» героя объявляет себя мадам Хохлакова (14; 348). Обращается к Алеше с просьбой о спасении Лиза Хохлакова: «Алеша, спасите меня! – вскочила она вдруг с кушетки, бросилась к нему и крепко обхватила его руками. – Спасите меня, – почти простонала она» (15; 25). Алеша, в свою очередь, надеется услышать спасительные слова для Лизы от брата Ивана: «Я, напротив, от тебя хотел что услышать… чтобы спасти ее» (15; 38).

О спасении жизни рассуждает Смердяков: «…если этого похвального солдата подвиг был и очень велик-с, то никакого опять-таки, по-моему, не было бы греха и в том, если б и отказаться при этой случайности от Христова примерно имени и от собственного крещения своего, чтобы спасти тем самым свою жизнь для добрых дел, коими в течение лет и искупить малодушие» (14; 117).

Катерина Ивановна считает, что купец Самсонов в свое время спас Грушеньку (14; 138) Затем Катерина Ивановна призывает Грушеньку к спасению Мити (14; 139) А уже в эпилоге Грушенька говорит Катерине Ивановне: «Вот спаси его (Митю. – С. Ш.), и всю жизнь молиться за тебя буду» (15; 188).

Основная цель речи прокурора заключается, по его словам, в спасении общества (15; 123). Заканчивается речь прокурора образом России. И здесь появляется мотив спасения: «От ужаса, а может, и от омерзения к ней (к России. – С. Ш.), да и то еще хорошо, что сторонятся («другие народы». – С. Ш.), а, пожалуй, возьмут да и перестанут сторониться, и станут твердою стеной перед стремящимся видением, и сами остановят сумасшедшую скачку нашей разнузданности в видах спасения себя, просвещения и цивилизации!» (15; 150)

О «спасении» души Мити заботится адвокат. Он обращается к присяжным: «Но хотите ли наказать его (Митю. – С.Ш.) страшно, грозно, самым ужасным наказанием, какое только можно вообразить, но с тем, чтобы спасти и возродить его душу навеки?» (15; 172–173) В заключение Фетюкович говорит об отличии суда русского от суда у других народов: «Мне ли, ничтожному, напоминать вам, что русский суд есть не кара только, но и спасение человека погибшего!» (15; 173)

Мы привели далеко не все случаи использования слова спасение, но уже этих примеров достаточно, чтобы сделать некоторые предварительные выводы.

Перечисленные персонажи наполняют слово спасение различным значением. Можно сказать, что одно и то же слово/понятие существуют в различных контекстах. Наиболее авторитетный из них в романе «Братья Карамазовы» – евангельский, для которого характерна парадоксальность мышления. Смысловым и духовно-нравственным камертоном здесь является цитата из Евангелия от Матфея о пшеничном зерне, помещенная в эпиграф: жизнь оказывается неразрывно связанной со смертью, более того, без смерти зерна невозможна жизнь. Слова о жизни зерна после его смерти указывают на основные константы бытия человечества после грехопадения: умерщвление страсти/греха означает жизнь для Царства Небесного, и, наоборот, жизнь по страстям подразумевает смерть для Царства Небесного.

Подобный парадоксализм положен в основу напутственного слова Зосимы, обращенного к Алеше: «Горе узришь великое и в горе сем счастлив будешь. Вот тебе завет: в горе счастья ищи» (14; 71–72).

Евангельский контекст спасения проявляется и в слове автора-повествователя о старчестве: «Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотрешением» (14; 26). В данном случае мы имеем оппозицию воля/послушание или свобода/рабство. Истинная свобода проявляется в отдании своей воли Богу (через послушание старцу), а рабство здесь тесно связано со своеволием.

На чем же основывается указанная парадоксальность? На вере в