Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

дворянки-патриотки, стоящей в шкале авторских пристрастий гораздо ближе к истине, чем к собственному мужу, в той же середине 1930-х настойчиво зазвучала на немецком языке…

Легко ли было автору в конце 1980-х связать воедино того Сталина, тот апофеоз колхозной жизни и классовой борьбы – с новой концепцией, разделяемой ныне Проскуриным, – с идеологией национал-патриотизма?

По всей видимости, должно было последовать глубокое и серьезное переосмысление всего прежде написанного. Покаяние (хоть и не принимает Проскурин со товарищи-заединщики этого слова). Очищение – простите, мол, читатели дорогие, не ведал, что писал, не знал, что воспевал.

7. Заединство или плагиат?

Но Проскурин легко обошелся без нравственной переделки, нравственного, нового рождения.

Как бы и ничего не случилось. Он продолжает свою бесконечную цепь эпопеи романом «Отречение», но находит чрезвычайно удобный, как ему, видимо, представляется, ход: многомудрого Сталина делает управляемым, игрушкой в руках сатанинских сил в лице Кагановича и иже с ним. В образе классового врага меняется только знак: теперь это тоже враг, но только не враг народа, а враг русской нации. А атмосфера ненависти, нагнетание ненависти остаются прежними.

Что же народ? Что же Захар, осуществлявший раскулачивание? Еще в первой книге ему бросает обвинение пойманный с поличным кулак Федька Макашин («Убить меня хотел, Федька? На гулянки вместе ходили… Сволочь ты»): «А ты, когда на Соловки людей с малыми детьми отгружал в скотские вагоны, про гулянки поминал?» Захар отвечает ему в «непримиримости»: «Зря злобствуешь, Макашин. Твоя песня кончена». Что же теперь, когда Захар на старости лет, уже прадедом, вспоминает свои «деяния», просит ли он у таких, как Макашин, у сосланных им на верную гибель баб с детишками прощения, кается ли перед Богом, которого теперь герои Проскурина то и дело поминают с большой буквы? Нет, ответ (даже не ответ, а оправдание) опять на удивление прост: «Жизнь была такая, его убивали, и он убивал, и в гражданскую… Много ли понимал он в начале тридцатых? Дурная кровь играла, силы много, ума не надо». Значит ли это, что «дурная кровь» играла в 1970-е и у автора?

Сталин остается с особым сочувствием выписанной трагически одинокой фигурой, желающей добра. «Оглушенный опрокинувшимся на него беспредельным одиночеством после смерти любимой жены» – душераздирающая картина. А вредили и народу, и самому Сталину некие «они», «нукеры», то есть Бухарин и остальная «свора»: «Они всегда боялись его, льстили ему и потому все глубже и осознаннее ненавидели… Жадная, ненасытная свора, каждый с комплексом (неужто проскуринский Сталин, которому принадлежит этот внутренний монолог, Фрейда читал?! – Н. И.), недополучил, недобрал, отодвинут… Зачем такие остаются?» Действительно, зачем? Лучше сделать так, чтобы и духу их на земле не было… Но сделать это бедному, управляемому Сосо чрезвычайно трудно: «…Он тут же стал думать о скрытых мировых силах, пытающихся удерживать под своим неустанным контролем его самого и направлять его планы и действия в нужную только для них сторону», думать «о степени своей зависимости от тех же могущественных международных центров; ими для России давно уготована участь колонии, неважно, каким путем это будет достигнуто, через изнурительные войны с соседями или через внутреннюю, еще более опустошительную, обессиливающую революцию…» В концепции этой нет ровным счетом ничего нового по сравнению со схемой В. Белова. В романе «Год великого перелома» Сталин и психологически, и физически, и по своим «внутренним монологам» на удивление идентичен проскуринскому. Впрочем, время удивления уже миновало. Когда-то прекрасный прозаик В. Белов парил на недоступной П. Проскурину высоте «Привычного дела» и «Вологодских бухтин», отличаясь от нынешнего своего заединщика прежде всего подлинным, богатейшим русским языком; теперь же, после того как и письма в инстанции подписывали вместе, и «врага» общего обрели, и на романы-идеологемы Белов перешел, язык и стиль почти сравнялись – но, увы, не в сторону горячо мною любимого раннего Белова.

Это отнюдь не единственный случай поразительных совпадений. Если бы не трогательное идеологическое заединство, я бы даже осмелилась предположить плагиат. Впрочем, судите сами: приведу два отрывка из внутреннего монолога одного на двоих героя.

«Сталин день и ночь держал в уме всех членов Политбюро, Оргбюро, Секретариата и Контрольной комиссии; он тасовал их, словно колоду карт, раскладывал, как пасьянс, сопоставлял, приравнивал друг к другу и противопоставлял, комбинировал всевозможные группировки» (В. Белов. – «Новый мир», 1989, № 3, с. 9).

«…Целиком захваченный сейчас очередной перетасовкой руководящего аппарата, в сотый, тысячный раз сортировал в голове нескончаемую колоду карт, обозначавших конкретные, определенные лица; карты располагались несколькими витками вокруг него, и каждая имела свое место, была помечена тайным, известным только ему знаком. Он по многу раз передвигал эти карты из внешнего круга во внутренний и наоборот, некоторые он изучал особенно тщательно, откладывал их в сторону, вновь и вновь возвращался к ним, по-разному группируя отдельно и вместе, вновь смешивал и рассыпал, нейтрализуя одну другой самыми парадоксальными соотношениями в зависимости от значения каждой карты; его мозг, настроенный на одну волну, без устали просчитывал сотни вариантов» (П. Проскурин. – «Москва», 1990, № 7, с. 80).

Нет, все-таки Сталин у Проскурина «погениальнее» беловского – старая любовь не ржавеет.

И еще: талант, даже бывший, все-таки ощутим: для того, что породило многоречивый поток во втором случае, В. Белову хватило гораздо меньше слов. И уж никогда бы его перо не вывело «соотношений в зависимости от значения». Впрочем, время покажет, как далеко зайдет наметившаяся образная и устоявшаяся идейная близость этих авторов.

Мы прочтем у В. Белова и о «силах зла» (у Проскурина – «сатанинские»), и про некие «они», у которых Сталин оказался в унизительной зависимости: «Казалось, все силы зла ополчились на эту землю. Вступая на пустующий императорский трон, знал ли угрюмый Генсек, что через несколько лет, в день своего пятидесятилетнего юбилея, он швырнет им под ноги сто миллионов крестьянских судеб? За все надо было платить, даже за наркомовскую фуражку, а тут неожиданно подвернулась аж Мономахова шапка» («Новый мир», 1989, № 3). Но если В. Белов прочно стоит на избранной им позиции по отношению к «классовой борьбе» и здесь, и в «Канунах», начало и продолжение которых давно опубликованы, то у Проскурина концы с концами не вяжутся; он выбирает самое простое – если не сказать примитивное – решение: поменять (пока в подтексте) эпитет к войне «гражданская» – на «национальная». Поэтому и взрыв храма Христа Спасителя описан как злонамеренно национально-враждебная акция, организатор которой – еврей Каганович – намеренно расставляет для осуществления своего замысла русские фигуры. А само разрушение этого храма рассматривается как нарочитое «подавление» национального духа…

В первых книгах эпопеи революция, Ленин, коллективизация, индустриализация –