Данте Алигьери и театр судьбы - Кирилл Викторович Сергеев

«новом солнце», не превысил меру дозволенного, ибо истинный смысл написания Convivio – в объяснении людям такого способа сосуществования, когда коллективный разум, «распределенный» среди людей, способных к рефлексии, окажется в состоянии выжить и принести плоды всем живущим. Смысл трактата, обращенный ко всем без исключения читателям – в объяснении того простого и тем не менее невероятно сложного для понимания факта, что человеческий разум распределен среди людей, и люди в этом разуме – едины. «Пир» – сочинение этическое, но этика эта касается весьма специфической области, а именно логики, законов сосуществования людей в ситуации распределенного человеческого разума. Флорентиец был дальновиден и, наподобие виденных им адских духов, дальнозорок, высказав людям мысль, бесконечно глубокую и, быть может, по-человечески страшную, к восприятию которой люди, кажется, убоялись подойти и через семь столетий.

Обращая свой взгляд к лингвистическому трактату флорентийца De vulgari eloquentia (заглавие которого, на наш взгляд, точнее всего переводится: «О простонародном красноречии»), мы задаемся все тем же вопросом – какова истинная причина написания этого сочинения, иными словами, каким образом оно вписывается в систему прочих Дантовых текстов. В отношении флорентийца, чья страсть к законченным структурам превышала его любовь к поэзии, я придерживаюсь того мнения, что написанные им тексты не могли быть не написаны, ибо в них элемент случайности сведен до минимума. Следовательно, каждый из созданных им текстов был совершено необходим, и наша цель – найти корень этой необходимости.

Цель написания Convivio для нас прояснилась – приор-изгнанник создал себе беспрецедентную апологию, поставив себя и себе подобных в сердцевину акта человеческого мышления, попутно открыв людям свое понимание природы распределенного разума и возможности спасения через непрерывный процесс рефлексии. Трактат о языке, как известно, писался примерно в то же время, что и Convivio, и так же остался незаконченным. В соответствии с моим системным взглядом на сочинения Данте между двумя этими сочинениями должна быть глубинная идейная связь, ибо скрытая мотивация их создания была, по-видимому, едина. При рассмотрении De vulgari eloquentia я не буду углубляться в его лингвистическую проблематику, ибо знакомство с остальными текстами флорентийца свидетельствует, что реальное значение трактата вполне может не совпадать с его формальной темой, служащей лишь предлогом, ширмой, прикрывающей некую мощную мысль, которую по каким-то соображениям невозможно было высказать в чистой форме. Тем не менее выбор этой формальной темы не только не случаен, но всегда является наилучшим способом объемной, зримой демонстрации глубинного смысла.

Почему флорентиец решил написать трактат в защиту народного языка? Ответ, казалось бы, напрашивается сам собой: будучи поэтом, пишущим на народном языке, а не на латыни, он стремился «легитимировать» язык своих текстов и тем самым в глазах всех прочих превратиться из rimatore в poeta. Если вспомнить пассажи о языке в тексте Vita Nuova, то такой взгляд должен был бы представиться абсолютно справедливым. Однако, если мы сравним аргументы в пользу народного языка, приведенные в «малой книге» и в De vulgari eloquentia, мы увидим их фундаментальное различие. В XXV главе Vita Nuova утверждается, что народный язык более всего приличествует любовной поэзии, дабы стих был понятен даме, а так же и по той причине, что народный язык позволяет большую образную вольность. В трактате же приводятся аргументы другого рода. Присмотримся же к ним повнимательнее.

В самом начале трактата читатель узнает тот факт, что простонародным красноречием стремятся овладеть многие, и Данте, желая просветить рассудок жаждущих и Verbo aspirante de celis – «по внушению слова с небес» (1,1), раскроет перед ними порядок этой новой риторики. Не может не вызывать удивление темная речь флорентийца о «внушении Слова с небес», и пока для нас это остается неясным. Далее Данте, не давая читателю опомниться после этих странных слов, раскрывает свой центральный и единственный аргумент, делающий очевидным значимость народного языка. Флорентиец постулирует наличие двух языков – народного и литературного, притом эти два языка не привязываются к языкам конкретным – наоборот, утверждается наличие различных уровней в пределах одного языка. Народный язык – естественный, самородный, нерефлексируемый, беспрерывный, он коренится в самой человеческой природе, естественным и очевидным образом передаваясь из поколения в поколение. Литературная речь – искусственна, ибо является изобретенной и приобретается с помощью осознанных усилий. Можно уподобить эти два типа речи наследственным и приобретенным признакам, первые из которых воспроизводятся у потомства, вторые же угасают вместе с приобретшей их особью.

Из этой классификации речи Данте делает вывод, что природная речь является благороднейшей, ибо она естественна. Если она естественна, то, следовательно, она обща всем. Иными словами, народная речь, в отличие от литературной, способна объединять всех людей. На мой взгляд, здесь и коренится единственный и решающий аргумент флорентийца в пользу народной речи – она служит естественным механизмом объединения людей. И здесь мы подходим к весьма тонкой и зыбкой проблематике, которой можно касаться, лишь отбросив некоторые фундаментальные предубеждения современного человека и гуманиста. Проблема эта такова: как мы можем понимать и интерпретировать стремление Данте к объединению итальянцев и, шире, всех людей. Без анализа De Monarchia говорить об этом в полную силу невозможно, но принципиальный вопрос о понимании этого факта я поставлю уже сейчас. Традиционным ответом является плоское утверждение о том, что Данте был истинным гуманистом и чуть ли не предшественником просветительства XVIII века. Я позволю себе не умиляться над этой лубочной картинкой по той причине, что социальные воззрения человека, существующего в определенной точке времени, могут быть обусловлены только социальной или интеллектуальной реальностью того момента времени, в котором он живет. Любые интерпретации, основанные, так сказать, на общечеловеческих ценностях, в действительности приводят к тому, что объект понимается исходя из нынешней, существующей в данный момент системы ценностей, которая вследствие естественной и невинной человеческой ошибки обретает название «общечеловеческой». У нас нет никаких оснований считать, что Данте стремился объединить итальянцев и, шире, европейцев из тех же соображений, из которых ныне возникла объединенная Европа, ибо в тот момент не было представления о единстве даже итальянской нации. Миф о «гуманизме» Данте легко опровергается множеством пассажей из Convivio и «Комедии», и, следовательно, флорентийцем двигало отнюдь не желание облагодетельствовать всех людей. Ясный ответ на этот вопрос содержится в первом трактате De Monarchia, но об этом я скажу в надлежащем месте. Пока лишь выскажу свои предположения, касающиеся De vulgari eloquentia.

В Convivio мы видели ясно выраженную идею интеллектуального единства человечества. Создавая картины такого интеллектуального единства, «мыслительного общежительствования» людей, флорентиец неизбежно создал и оживил органицистскую метафору, метафору человечества как единого живого организма. И народный язык,