Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

Не удалось разрушить его до конца господствующей «эстетикой» соцреализма…

Но после пика – шок: резкий, после скачка, спад интереса; равнодушие, даже нежелание читать и трудиться над текстом. Несмотря на ге-роические усилия «Литературной газеты», настойчиво внушавшей всем, что активно идет «Год Солженицына», читательский опрос показал, что «Архипелаг ГУЛАГ» занял лишь пятое место по читательскому вниманию.

А на «Красном колесе» читатель и вовсе сник.

Наконец, миф третий – о писателе.

Сакральная роль писателя кончилась. На смену писателю, которому заранее прощался его литературный непрофессионализм, приходит профессионал-литератор.

Много винят в этом критику, бросившуюся в выяснение «тиражей и миражей», поднявшую «досье» как на секретарей, так и на нынешних демократов.

Не думаю, что вечно виноватая критика опять во всем виновата.

Процесс произошел объективный: писатель раньше аккумулировал в себе множество ролей – а нынче появились профессиональные философы, историки, социологи, политологи. Что же до писателя… Писатель остается всего лишь писателем. И попытка со стороны писателя дать «священные указания» выглядит – в новой исторической ситуации – нелепой.

Наши же писатели к такому изменению своей роли не готовы, смотрят вокруг себя растерянно и воспринимают случившееся болезненно – как покушение не столько на себя, сколько на святая святых. Во всем винят «рынок» (которого еще нет), «коммерцию» (которой тоже нет). А виноват не рынок и не коммерция, а… они сами. Гласность, за которую мы все так рьяно боролись, эту «священную роль» и уничтожила. Съела, «как чушка своего поросенка» (Блок о России – перед смертью: вот загадка для тех, кто борется с «русофобией»…).

Что же нам теперь делать?

На этот вопрос «петербургского юноши» лучший ответ дал в свое время В. В. Розанов: летом – варить варенье, а зимой – пить с этим вареньем чай.

Переводя на наш язык: писателю надо работать, писать, а не строить для народа глобальные планы, не спасать его, не выступать с руководящими указаниями, уже навыступались, и ничего хорошего своими выступлениями народу пока не принесли.

Вижу ли я ростки нормальной литературы? Да, конечно. Особенно – в поэзии, которая – думаю, что, к счастью для нее – оказалась как бы на периферии внимания критики и читателя последние шесть лет. Замечательно сказал Владимир Корнилов:

Публицистика рушит надолбы.

Настилает за гатью – гать.

А поэзии думать надо бы.

Как от вечности не отстать.

Вечное в поэзии – это не очередные гражданские (или «национальные») идеи, а движение поэтики. И сегодня «горизонтальный спор» «неозападников» и «неославянофилов» вытесняется спором профессионально-литературным, «вертикальным» – спором о традиции и новаторстве, о месте «классической» поэзии и поэзии постмодернизма. Почему я считаю этот спор конструктивным? Потому что в результате его появляются новые литературные тексты, а не реанимированные старые идеологемы.

В прозе идет движение поэтики в сторону разработки новых жанров, становления жанрового мышления у писателей, раньше «озабоченных» не столько жанрами, сколько объемами – длинным, коротким и средним. Это было ненормально и непрофессионально. Сейчас серьезный писатель стремится нащупать свой жанр: «поздняя проза» появилась у Р. Киреева, «московские случаи» у Л. Петрушевской, «сюры» у В. Маканина.

В критике процесс профессионализации идет пока на периферии толстых журналов, традиционно печатающих так называемые проблемные статьи вперемежку с «портретами». Чрезвычайно интересен опыт журнала «Искусство кино», расширяющего представления о критических методах. Методах, уводящих от описательства. Самое любопытное в критике сегодня – взгляд на литературу-идеологию сквозь призму поэтики; этим занимаются – и перспективно – С. Зенкин в своих «глоссах» в «Независимой газете», О. Давыдов (там же), О. Дарк, Б. Кузьминский…

Сакрализация литературы была вынужденным историческим зигзагом, затянувшимся на десятилетия. Теперь место священных коров занимают реальные литераторы; а те, кто продолжает настаивать на своей «священной» роли, наоборот, вытесняются на периферию литературного процесса. Хотя они сами этого еще не понимают, не ощущают, что перемена функции уже произошла и что они выглядят, мягко говоря, смешно; и более чем неловко читать в «Слове к народу» рядом с подписями генералов от армии и МВД, партийных аппаратчиков подписи трех писателей – Ю. Бондарева, В. Распутина, А. Проханова.

С совершенно другой, казалось бы, стороны, но сходно по панической интонации звучит голос Александра Кушнера – в одной из литгазетовских статей он объявил нетрадиционную поэзию, в том числе и Геннадия Айги, чуть ли не бездарностью и жульничеством.

Есть признаки неистребимой совковости, для которой нужны были писатели-герои как «соцтруда», так и сопротивления.

А сегодня не «сопротивляться» следует и не раздражаться по поводу «холодности» публики нового, наступающего периода, а принять время с достоинством. Кушнер прекрасно сказал: «Времена не выбирают, в них живут и умирают…»

Сейчас «архаисты» в своей позиции и поэтике – Солженицын и Гранин, Кушнер и Куняев… Все они учат, и каждого отличают свои «котурны»: у кого лагерь, у кого русская идея, у кого традиционализм. Есть момент нервозности, даже истерики, и – оттенок насилия по отношению к читателю, агрессии – в проповеди каждого. «Думай, как я».

У в высшей степени ныне не популярного Ульянова-Ленина есть статья «Как нам реорганизовать Рабкрин». И Солженицын учит: «Как нам обустроить Россию»…

Раздел нынче происходит между «архаистами» и «новаторами», «учителями» и теми, кто не учиться хочет, а литературой заниматься.

Десакрализация литературы одновременно является ее приватизацией.

Литература восстанавливается в своих правах как частное, не зависимое ни от властей, ни от сопротивления им занятие. «Зависеть от царя, зависеть от народа – не все ли нам равно… Скитаться тут и там…»

Тут и там – и скитаемся, «дивясь божественным природы красотам»: по Калифорнии и окрестностям Мюнхена, между Женевой и Вологдой, Цюрихом и Архангельском. «Заграница» тоже десакрализовалась – все ездят, и ко всем приезжают; идет взаимообмен, Витторио Страда и Жорж Нива – в постоянных авторах «Литературной газеты», а Е. Евтушенко с А. Вознесенским поочередно поднимают низкий культурный уровень Соединенных Штатов.

Десакрализация эмиграции – вот что воспринимается нами пока болезненно: мы так от вас ждали направляющего слова, рецепта, приезда навсегда, а чуда не получилось. Помните, как у Достоевского Грушенька отвечает Катерине Ивановне, поцеловавшей ей в порыве сильнейшем, эмоциональном, руку, – а я вам ручку-то и не поцелую.

Так нам «не поцеловал» ручку А. И. Солженицын. Совет, мол, я вам дам, вы вообще страна советов, а с приездом пока погожу. И другие – тоже гадят, но не в укор я это им говорю, в отличие от А. Латыниной, а по-человечески очень даже хорошо их понимаю. Ибо возвращаться навсегда в страну, где тебя били сапогами по почкам, допрашивали, мучили, держали без еды в ШИЗО, очень трудно. Думаю, что сравнивать нашу страну (и наше общество) со странами Восточной Европы абсолютно некорректно, ибо там рухнула коммунистическая система (включая «их» органы), а у нас она